Весенняя вестница
Шрифт:
Теперь лицо Линнея было таким пасмурным, что Алька едва удержалась, чтобы не закричать в голос: "Что произошло?!" И эти люди, собравшиеся в его доме, пугали… Даже когда на ее глазах принесли одного молодого рыбака с распоротым животом, Линней сразу выставил всех из дома, оставив только свою старую помощницу. Она была такой полной, что они, казалось бы, должны были помешать друг другу, а им удавалось работать так слаженно, что Аля следила за ними, как завороженная.
Ее даже не отвлекали рыбаки, которые слонялись вокруг дома и от страха грубо, жестоко шутили: "Во дает,
Когда Линней наконец вышел к ним, у него от усталости подрагивали губы, а глаза стали совсем черными, хотя в действительности были серыми, как у самой Альки.
– Порядок, – сказал он, ни на кого не глядя. – Парень здоровее синего кита. Выживет.
В тот раз Аля побоялась оглянуться, забыв, что не сможет смутить рыбаков, даже если заметит на их глазах слезы – они-то ее не видели. Не сказав больше ни слова, Линней ушел в дом, но меньше, чем через минуту вернулся с бутылью какой-то местной водки. Следом появилась его помощница с двумя стаканами на всех – больше у него в доме не нашлось. Они пили за здоровье пострадавшего по очереди, чокаясь парами, и Линней тоже выпил с кем-то и, наконец, разулыбался, словно только сейчас понял, что опасность и в самом деле позади.
Когда Линней улыбался, лицо у него становилось немного смущенным, будто его не оставляло внутреннее убеждение, что улыбаться ему не положено. Однако, удержаться от этого он не мог… Хоть он выходил в море редко и только для собственного удовольствия, ведь рыбой его снабжали постоянно, кожа у него тоже была обветренной, но черты казались тоньше, чем у всех, среди кого он жил. Але хотелось узнать, из какой он семьи, и как оказался в этом одиноком поселке, но спросить она не могла, и оставалось надеяться, что Линней сам расскажет кому-нибудь при случае, а ей удастся подслушать.
Она ничуть не стеснялась того, что подглядывает, ведь в ее намерения ни на секунду не входило что-нибудь дурное. Иногда Алька, не всерьез конечно, даже называла себя его ангелом-хранителем: у нее всегда оставалась надежда прийти на помощь Линнею, если она окажется здесь в момент опасности. Правда, трудно было даже предположить, что может угрожать Линнею, ведь все любили его и относились к нему так бережно, будто он был ребенком, который не становился менее незащищенным оттого, что научился спасать чужие жизни. Когда Аля поняла это, ей стало как-то спокойнее за него. Но, возвращаясь в мастерскую, она частенько смотрела на холст и представляла огромную волну, которая однажды накроет рыбацкий поселок. И, конечно, в этот момент Аля окажется рядом с Линнеем и спасет его…
Она понимала, каким ребячеством пропитаны все ее фантазии, а ей, как-никак, уже двадцать семь, и пора взрослеть, если она не хочет прослыть инфантильной дурочкой. Но Алька оправдывалась тем, что взросление должно быть движением вперед, к чему-то значительному, а в ее жизни до сих пор не было ничего более значительного, чем Линней, и он уже был с нею. Даже, если она всего лишь смотрела на него через окно, как сейчас…
Линней обвел всех сидевших за столом медленным, печальным взглядом и сказал:
– Я знаю, что он мой сын, не нужно напоминать мне об этом. А вы знаете, что он не со мной вырос. Как же я могу на него повлиять? Он взрослый человек. Богатый. И, насколько мне известно, строптивый, как…
– Ему только двадцать, – сказал один из мужчин, сидевших к Але спиной. Синяя хлопчатобумажная куртка до того натянулась на его плечах, что казалось, вот-вот раздастся короткой треск.
– В двадцать я уже был его отцом, – напомнил Линней без особой радости в голосе. – Крон не будет меня слушать. С какой стати? Может, он слышал обо мне, но знать не знает… Скорее, уж он послушает моего брата, его он признает, как отца…
Самый старый из рыбаков поднял похожее на сосновую кору темное лицо, которое оживляла только ярко-белая щетина, и с расстановкой произнес:
– А может, и не признает.
– Не признает губернатора острова? – не поверил кто-то из молодых.
Старик с призрением отозвался:
– А что ему наш остров? Ты не серчай, Линней, но только твой Крон ни во что не ставит ни остров, ни всех, кто на нем живет. И на губернатора он плевать хотел!
Линней сдержанно отозвался, только сильнее сцепив длинные пальцы лежавших на столе рук:
– Я знаю. Крон никого не любит.
Внимательно посмотрев на него, старый рыбак проговорил еще медленнее:
– Это не твоя вина. Если б наша Сана осталась жива, вы смогли бы вырастить Крона другим человеком.
Чей-то молодой голос едва слышно спросил:
– Говорят, она умерла, когда рожала его?
– Внутреннее кровотечение открылось, – в голосе Линнея не слышалось ни боли, ни раздражения на любопытного юношу. – А тогда в поселке не было никого, кто мог бы ей помочь. Мы не довезли ее до больницы.
Старик пояснил таким тоном, будто Линнея и не было за столом:
– Вот тогда-то он и решил стать доктором. И стал, а что вы думали?
– Обычная история, – заметил Линней. – Из тех, что со мной учились, человек десять тоже выбрали эту профессию потому, что кому-то из их близких не успели или не смогли помочь. Чтобы это не повторилось.
– А каким это макаром повторится, если ты один живешь? Кого спасать-то? – хмыкнул кто-то, но старик тут же сердито прикрикнул:
– Попридержи язык! Если б Линней не выучился на доктора, твои кишки так и плавали бы по всему морю.
"Значит, это и есть тот парень с распоротым животом, – догадалась Аля. – Лучше б Линней ему голову подлечил!"
Отвлекшись, она попыталась наспех подсчитать, сколько времени прошло в реальной жизни, если здесь Аля провела уже с четверть часа. Выходило, что не меньше трех часов, а значит, пора было возвращаться, потому что Митя обычно вскакивал среди ночи и начинал шумно пить воду. Алю всегда беспокоило: что за жажда мучит его во сне? Но брат никогда ничего не мог вспомнить. Он утверждал, что вообще не видит снов. Тогда она начинала подозревать, что его сушит собственная пустота…