Весенняя вестница

Лавряшина Юлия Александровна

Несогласно качнув головой, Алька с состраданием подумала, что, конечно, Митя прав. Но как же это страшно, что он сам все понимает. Лучше б он был чуточку поглупее… В любви быть понятливым больно. Особенно, когда понимаешь, что тебя не любят не потому, что ты опоздал, и желанную тобой душу успел заполнить кто-то другой, а просто ты, сам по себе, не представляешь интереса. Как любой другой. Как миллиарды других.

– Вам привет от моих! – сказала Стася слишком громко, будто пытаясь к ним пробиться.

Митя покосился на нее с недоверием: "Не думает же она, что мы могли забыть про нее!” Он только что подавил

желание подсесть поближе к сестре и прижаться к ней, такой маленькой и сильной, упрямо прорисовывающей в этом мире свой собственный. Но у них почему-то повелось скрывать от Стаси живущую в обоих нежность друг к другу, точно это могло оскорбить ее. Ведь негласно уже давно было признано, что они оба принадлежат Стасе…

Заметив Митино замешательство, но, не поняв его причины, она капризно протянула:

– Ну, и где мое чудо?

– Будет тебе чудо, – улыбнулась Алька, и на ее мордашке возникло то выражение ласкового обожания, которое появлялось всякий раз, когда они навещали отца и встречались с маленьким сводным братом. В такие минуты Митя начинал жалеть, что поселился в мастерской у сестры, и тем самым, может, мешает ей… Ведь Алька ни разу за эти годы не приводила к себе ни одного мужчину, и Митя подозревал, что их и не было, хотя говорить об этом она отказывалась наотрез.

Между тем она спросила у Стаси, будто брата здесь и не было:

– Чего тебе хочется?

– Лета и солнца, – задумавшись только на секунду, отозвалась Стася. – Что-то засиделась я в студии, да и на улице морозяка… А в отпуск ты же со мной не поедешь?

Алька виновато улыбнулась:

– Не поеду.

"Я поехал бы, – про себя вызвался Митя. – Только вот кто меня позовет?"

– А без тебя – скучно, – безжалостно закончила Стася. – Что тебя здесь держит, не могу понять? Митька уже большой мальчик, а рисовать можно где угодно. Думаешь, я помешала бы тебе?

– Нет, конечно, – встрепенулась Алька. – Не в этом дело…

– Ну, а в чем? В чем?!

– Я… – Аля запнулась и посмотрела на нее умоляюще. – Я не могу сказать…

– О господи… Ты, Алька, не человек, а одна сплошная тайна. Может, за это я тебя и люблю. Все остальные – как на ладошке.

"Это она обо мне, – даже не уточняя, сказал себе Митя. – Царь-колокол, только и сумевший свалиться на площадь и застыть у всех на виду чугунной болванкой…"

Стася устроилась поудобнее, поджав ноги. Когда она поводила головой, расправляя черную пелену волос, Мите казалось, что сама Ночь распахивает свои крылья. В них трепетала сила сладострастия, и обманчивым успокоением темнело черное забытье. Митя готов был отказаться от солнечного света и никогда не видеть звезд, только бы эта ночь всегда была с ним. Не смея приблизиться, тем более, дотронуться, он погружался в нее глазами, желая раствориться и потерять себя – что в этом страшного, если ты ничего из себя не представляешь? Совсем ничего…

Он знал, что это так и есть, и это не было открытием. С раннего детства Митя был вынужден смириться с тем, что, когда рождаются близнецы, даже однояйцовые, кому-то из них все равно достается, хоть на толику, но больше природных сил. Алька умела творить чудеса и писать картины. Митя не умел не только ни того, ни другого, но и вообще ничего. Однако, он никогда не испытывал по отношению к сестре ни зависти, ни злорадства по поводу того, что она оказалась заурядна в том, что так ценят сами женщины: Алька не была красавицей и знала это. Митя никогда не замечал каких-либо страданий по этому поводу, но сам страдал за нее. Он любил свою сестру.

– Ладно, лето так лето, – согласилась Аля тем мечтательным тоном, которым заговаривала всякий раз перед тем, как собиралась погрузить их обоих в одну из своих тайн, не имеющих объяснения.

Митя украдкой взглянул на Стасю, чтобы успеть заметить и запомнить, как изменилось от предвкушения ее лицо. На это лицо он готов был смотреть не отрываясь. Не потому, что оно было так красиво… Митя был наблюдателен, и из своего такси замечал множество красивых лиц, даже не допуская мысли, что они только кажутся ему таковыми, потому что сам он некрасив. Сколько он себя помнил, Митя всегда был восприимчив к красоте, хотя не умел создавать ее. Но что касалось Стаси, дело было совсем не в этом. В ее лице ему виделись черты самой Жизни, которая вбирала в себя и ночь волос, и солнце глаз, и весеннее цветение губ. Митя ловил себя на том, что, думая о ней, становится восторженным, как впервые влюбленный гимназист.

Но так бывало не всегда. Порой он принимался зловредно отыскивать в Стасе недостатки, чтобы потом взрастить их, крошечные, в своей душе до гигантских размеров. И ужаснуться им. Митя надеялся, что это его отрезвит. Все несчастье заключалось в том, что он не успевал дождаться, пока семена дадут всходы, и влюблялся в Стасю снова и снова.

Ему чудилось, что она угадывает эти жалкие попытки, и, может быть, бессознательно пытаясь удержать его, улыбается ласковей обычного и даже касается рукой, что вовсе не было для них обычным делом, хоть они и дружили всю жизнь. Что-то в Стасе противилось их физическому приближению, она и с Алькой никогда не обнималась, разве что в щечку чмокала в день рождения…

Он пытался использовать и эту ее особенность и говорил себе, что Стася попросту фригидна, потому у нее и романов-то никаких нет. Не только с ним, ни с кем вообще. А еще тщеславна, и работа на радио занимает ее больше каких бы то ни было человеческих отношений. И вообще, если разобраться, что в ней такого уж хорошего?!

А потом, лежа утром в постели, слушал веселый голос Стаси, который уговаривал и его в том числе скорее улыбнуться новому дню, и опять признавал, что вовсе не тщеславие заставляет ее мчаться на студию, когда все еще спят, и сражаться одной против этого мрака сонного города, неся с собой радость и свет. Она представлялась ему, может, не такой уж и бесстрашной, но самоотверженной Жанной д’Арк, выступающей против самого Князя Тьмы.

И потому, когда Митю остановили на улице ребята с телевидения и задали смешной на первый взгляд вопрос: "Кого вы считаете героем нашего времени?", он, не поколебавшись ни секунды, ответил: "Диджея "Новой волны" Стасю Козырь". И зачем-то добавил, что Козырь – это не псевдоним, а настоящая фамилия.

Не ожидавшие такого определенного ответа, ребята переглянулись и неуверенно засмеялись: "Шутите?" Митя постарался вдохнуть побольше морозного воздуха, чтобы голос прозвучал по возможности холодно: "Ничуть. Это человек, который в одиночку борется против целой армии тех, кто с утра портит нам настроение. Кого же, как не ее назвать героем нашего времени?"