Весенняя вестница

Лавряшина Юлия Александровна

– А может, останешься? Позвони своим. От нас тебе ближе добираться.

Стася обвела взглядом голые стены мастерской, которая второй год служила домом брату с сестрой. В той единственной комнате в другом районе, где жила их мать с дедом, работать Альке было негде. Потом как-то само собой вышло, что Митя тоже перебрался сюда, и остался, хотя дед уже умер. Алька соседству брата, казалось, только обрадовалась, и Стася не стала возражать, хоть иногда Митя и доводил ее до исступления. Но она знала его слишком давно и отчетливо различала

на дне его круглых глаз причину тоски, которой они были полны.

– Может, и останусь, – произнесла она с раздумьем, будто это Бог весть какой сложности был вопрос и решать его на ходу было преступно.

Знакомо усмехаясь, отчего его прямой рот лишь чуть-чуть растягивался, Митя спросил:

– А ты знаешь, что мы просыпаемся под звуки твоего голоса? Алька включает радио прежде, чем добежать до горшка.

– Знаю, – Стася улыбнулась и подмигнула подруге. – Но у меня не каждый день утренний эфир.

– Вот-вот! Скажи это своему начальству. Других она и слушать не хочет.

– У них языки деревянные, – пробормотала Аля, хотя, вроде бы, и не было нужды оправдываться.

Засмеявшись, Стася незаметно прижала руку к животу, но отозвалась также весело:

– А у меня – без костей. Это точно. Но только когда включается микрофон. Это так странно… Знаете, во мне самой будто что-то переключается и – понесло!

– Это приятно? – с любопытством спросила Аля.

– Так же, как тебе рисовать, – ничуть не сомневаясь в уместности такого сравнения, ответила Стася.

У Мити снова смешливо задергался рот:

– Особенно приятно, что тебя слушает целый город!

– Нет, – отозвалась она не сердито, но сухо. – Не это самое приятное. Я себя открываю, вот что! Без микрофона я – как все. А стоит мне выйти в эфир, как у меня сразу и мысли откуда-то появляются, каких и не было сроду. И речь сразу такой гладкой становится.

– "… точно реченька журчит", – вставил Митя.

Стася улыбнулась ему с сожалением:

– Тебе не верится?

– Верится. Но сам я – всегда одинаковый. Ничто во мне не переключается.

– Сочувствую.

– Чему? Разве это не говорит о моей цельности? – он усмехнулся, и сам понимая, что ни о чем подобном это не говорит.

Алька поспешила ответить за нее:

– Конечно. Я тоже всегда одинаковая.

– Ты?! Потрясающе! – Стася покачала головой с выражением такого изумления, будто человек с тремя ногами пытался уверить, что он такой же, как все.

Уловив это, Митя подумал, что, в самом деле, не его сестре говорить о себе такое. Ее бесхитростные, неяркие глаза видели мир не таким, каким мог разглядеть его сам Митя, и так было всегда. Алька переносила кусочки этого мира на холсты, и мастерская постепенно прорастала другой реальностью. Неизменно вызывавшей удивление и беззлобную зависть. Всматриваясь в работы сестры, Митя думал, что, может, ему жилось бы намного легче, если б он также мог существовать в двух мирах. И делить свою тоску надвое.

– Алька, покажи чудо, – вдруг попросила Стася совсем по-детски и легко соскользнула на диван, где сидеть было удобнее, хоть он и стал совсем старым, отчаянно трещавшим, когда на него садились.

Обхватив колени, она уселась так, что длинные волосы почти укрыли ее всю. Это напомнило Мите какую-то картину, но он не особенно хорошо разбирался в живописи, чтобы вспомнить название. Если он и просматривал альбомы, то лишь за компанию с Алькой, которая относилась к этому, как к священнодействию.

– Покажу, – пообещала та, не смутившись, ведь для художника творить чудеса – обычное дело.

Правда, сейчас речь шла не о том, чтобы что-нибудь нарисовать, и все трое это отлично понимали.

– Только сначала позвони домой, а то дядя Толя оторвет нам потом головы.

Не споря, Стася протяжно вздохнула:

– Митя, дай сумку.

Он подал ей, но не сразу выпустил кожаный ремень, чтобы Стася потянула. Это могло бы создать хотя бы иллюзию соприкосновения, какого он ждал. Ведь если Стася и касалась его, то всегда слишком по-родственному. До обидного по-родственному.

Но и сейчас тоже ничего не вышло. Она рассеянно рванула сумку, даже не заметив его уловки, и, покопавшись, извлекла телефон.

– От сотовых возникает опухоль мозга, – зловещим голосом произнес Митя, пытаясь, хоть напугав, привлечь ее внимание.

– Типун тебе на язык! – сердито бросила Алька и на этот раз пнула под столом брата.

Сделав вид, что ничего и не почувствовал, он безразлично спросил:

– Убирать ваш магический круг? Зря только возился с ним. Кучу времени потратил…

– Да ты за пять минут его сляпал!

– Ну! Может, я настраивался целый час.

Набрав номер, Стася сказала, дожидаясь, пока стихнут гудки:

– Ты раскачиваешься, как Царь-колокол.

– На что раскачиваюсь? – замер он.

– На все. Помнится, лет десять назад кто-то заявил, что скоро примет участие в ралли… Так ведь и застрянешь в таксистах.

– Стася, не надо! – резко подавшись вперед, крикнула Аля. – Я слышать не хочу об этих гонках!

– Трусишка… А, мам, привет! – ее взгляд перескочил на что-то, и Стася заговорила другим голосом.

У нее их было несколько, и потому даже люди, каждый день слушавшие их станцию, в жизни не узнавали ее по голосу. Стасю это устраивало, а на Митины язвительные выпады на счет скромных героев, бесстрашно бросающихся в радиоволны и не ищущих славы, она всегда находила, что ответить.

– Это она не тебе сказала, а мне, – мрачно заметил Митя, понизив голос.

– Да нет…

– Ну, перестань! – он поморщился, растянув тонкие губы. – Дурака-то из меня не делай… Конечно, я трус. Может, если б я сломал себе шею на какой-нибудь трассе, она вспомнила бы меня со слезами умиления. Но я предпочитаю оставаться живым, и это ее раздражает.