Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
– Даже не посоветовалась с нами!
Папа останавливает ее:
– Минутку, Леночка! Тут надо поговорить о другом. Ты согласилась на это предложение, завтра тебе уже не будет пути назад: обещалась - свято! Но сегодня можно еще подумать. И я хочу, чтобы ты подумала серьезно. Подумай, Пуговка!..
В серьезные минуты папа иногда называет меня этим именем моего детства.
Папа продолжает:
– Я Бурдесов лечу уже лет пятнадцать. Это очень неприятный дом. Сама мадам - ты с ней сейчас говорила по телефону - совершенная психопатка. Был случай - при мне!
– она за что-то разъярилась на мужа и вышвырнула из окна - прямо на улицу!
– все его белье и платье. Как-то она распалилась
– и выплеснула им в лицо и на головщ огромную бутыль канцелярских чернил... Подумай, Пуговка, подумай сегодня. Хлеб у тебя там будет не легкий!
– Да ну его, этот хлеб!
– чуть не плачет мама.
– Подумаешь, она без хлеба сидит. Откажись, пока не поздно. Скажи им сейчас же по телефону... Извинись перед ними... Скажи - не можешь у них преподавать: мама и папа не позволяют. Ступай звони!
– Вы меня извините. Конечно, я вмешиваюсь не в свое дело, - говорит вдруг Вера Матвеевна.
– Но все-таки я хочу сказать... Подойди ко мне, Сашенька, дай мне руку, чтобы я тебя чула (чувствовала, слышала)... Не надо ее отговаривать, - обращается она снова к маме и папе.
– И не надо бояться, что ей будет трудно. Ну конечно, трудно, а как же иначе? В жизни почти все трудно! И не надо этого бояться... Да, Сашенька?
– Да, - говорю я, глядя на ее мертвые, слепые глаза (а она ими видит все, все!).
– И ведь я уже взялась, слово дала...
А потом - мне интересно!
Занятые разговором, мы совсем позабыли, что с нами за столом сидит Сенечка. Он слушает молча, с приоткрытым ртом - признак сильного волнения. Больше всего он поражен тем, что мадам Бурдес облила своих девочек чернилами! Когда я говорю, что все-таки буду заниматься с девочками и пойду завтра на первый урок, Сенечка бурно обнимает меня и, воинственно грозя кому-то кулаком, выпаливает:
– Пусть она только попробует... чернилами! Я сам пойду завтра с тобой.
Это "завтра" оказывается с самого утра таким многотрудным днем, что я не забуду его, вероятно, до самой смерти!
Утром прихожу в институт. Меня уже дожидается внизу, в вестибюле, Люся Сущевская. На ней, как говорится, лица нет.
Бледная, вся дрожит.
– Ксанурка...
– бормочет она.
– Ксанурка...
– Что-нибудь случилось?
– пугаюсь я.
– Беда, Ксанурка, беда!
Больше Люся ничего выговорить не может.
Я понимаю: случилось что-то серьезное. Из-за каких-нибудь пустяков Люся трагедий разыгрывать не станет. Значит, стряслось что-нибудь плохое...
С разрешения Данетотыча мы забираемся в его каморку под лестницей. Я слушаю рассказ Люси с огорчением, даже со страхом. От рассказа пахнет близкой бедой.
Сегодня утром один из жильцов, снимающих комнату в квартире Сущевских (мы его не любим - он злой, неприятный человек), подал Люсе пакет, завернутый в газету и перевязанный шпагатной веревочкой.
– Почитайте, Людмила Анатольевна!
– сказал он с кривой усмешечкой. Очень интересная книга. Про Карла Маркса.
Слыхали о таком?
Люся ответила, что не слыхала: не с таким же человеком говорить о Марксе! Но этот разговор с жильцом происходил при Люсиной матери, Виктории Ивановне. И Люся не решилась оставить дома, в свое отсутствие, такую книжку, наверное запрещенную. Виктория Ивановна знает от кого-то, что Маркс - "это ужас как плохо! За такую книжку "Люсеньку могут исключить из института"! Если бы Люся оставила книжку дома, Виктория Ивановна непременно приняла бы свои меры: уничтожила бы книжку, изорвала, сожгла в печке, - и это еще был бы не худший исход. Но могло быть и так: Виктория Ивановна могла показать книжку знакомому священнику (а
Однако Вари не было дома - она уже ушла в институт. А оставить книжку у Вариной бабушки, Варвары Дмитриевны, Люся побоялась. Словом, Люсе не оставалось ничего иного, как нести книгу с собой в институт. Это была неосторожность. И Люся знала, что от этого можем сильно пострадать мы все. Но другого выхода у нее не было.
От страха ли перед синявками - ведь если бы кто-нибудь из них обнаружил запрещенную книгу, что бы тут поднялось!
– но вид у Люси в этот день был особенно "неблагонадежный". Она мчалась по коридору, с перепугу потная, растрепанная (а Люся всегда очень аккуратно одета и причесана!), - она торопилась добежать до класса, как будто за ней гонится свора преследователей. Ну и, конечно, - надо же такое!
– в коридоре Люся налетела прямо на Ворону. Та ни о чем Люсю не спросила, только, по своему обыкновению, зловеще тряхнула головой. Люся стремглав влетела в класс там никого не было, - и, чтобы не бежать до своего места (Люся сидит на последней парте), она бросилась к одной из первых парт - это оказалась моя!
– и быстро сунула пакет с книжкой о Марксе в ящик моей парты. Сделав это, она вздохнула с облегчением, оглянулась и, похолодев от страха, увидела в дверях Ворону...
– Это ваша парта?
– проскрипела Ворона.
– Н-н-нет...
– А чья?
– Яновской.
– Хор-р-рошо!
Одна только Ворона умеет так каркнуть "Хорошо!", чтобы всякому послышалось: "Карр-раул! Гр-р-рабят!"
– Извольте выйти из класса!
– скомандовала Ворона.
Пропустив Люсю в коридор, Ворона вышла следом за нею и,
подозвав служителя Степу, приказала ему запереть дверь в наш класс на ключ. После того как Степа исполнил ее приказание, Ворона куда-то улетела. Наверное, вид у нее был довольный, как у пушкинского ворона, который с аппетитом мечтает:
Знаю - будет нам обед.
В чистом поле, под ракитой,
Богатырь лежит убитый!
Все это я, конечно, и поняла и представила себе уже позднее.
А тут, в тесной каморке Данетотыча, Люся плакала и рассказывала так сбивчиво, что я поняла только одно: на нас идет беда!
Мы бежим с Люсей наверх. Перед запертой на ключ дверью нашего класса целая толпа девочек. Все удивляются, даже беспокоятся: почему такое? С каких это пор классы в учебное время заперты на ключ?
Наконец появляется Ворона. Она шествует панихидно-торжественно. У нее слегка шевелятся ноздри, словно она чует: сейчас нападет на следы каких-то страшных злодеяний. От радостного предвкушения у нее даже чуть-чуть порозовели уши (щеки у нее всегда восково-желтые). В руках у Вороны - как жезл злой волшебницы - большой ключ от двери в наш класс.
За Вороной идет явно испуганная наша Гренадина (она перешла с нами из пятого класса в шестой, и мы ее по-прежнему любим).
– Вот, Агриппина Петровна, - говорит Ворона с торжеством, - полюбуйтесь на дела своих воспитанниц. Вы за них всегда горой стоите, а они...
Ворона отпирает дверь в класс. Все входят, но не идут по своим местам, а стоят, скучившись посреди класса.
– В чем дело, Антонина Феликсовна?
– спрашивает наконец Гренадина.
– Я прамо не понимаю, почему вы...