Ветер и море

Кэнхем Марша

Гаррет Шо, Миранда Гоулд, Дэви Донн и Кортни накануне вечером вместе обедали в офицерской кают-компании, и это был настоящий кошмар.

Дэви Донн сердито смотрел на нее во время всего обеда. Он был не согласен с решением Шо позволить ей наравне с ними решать, как обращаться с пленными американцами. Кортни потребовала натянуть брезент, чтобы укрыть раненых от палящего солнца, – Донн считал, что они должны вариться в собственных страданиях. Она попросила, чтобы американскому доктору обеспечили доступ к перевязочным материалам и хирургическим инструментам, – Донн заявил, что у нее размягчение мозгов, что пленных следует оставить зализывать свои раны и мучиться от боли. Она распорядилась, чтобы раненым принесли мясной бульон, свежие фрукты и ведра с водой для питья и умывания, – Донн плюнул в ведра и с отвращением перевернул первую же супницу. Он категорически отказался от приглашения Шо присоединиться к их группе за вечерней трапезой, и потребовались строгий приказ и скрытая угроза, чтобы заставить его подчиниться.

Гаррет Шо вопреки обыкновению не выглядел встрепанным. Он оделся с особой тщательностью и, прибыв в кают-компанию в темно-синей парчовой куртке и белых нанковых бриджах, выглядел как король пиратов, которым всегда стремился быть. Однако рубашка на мощных плечах, накрахмаленная и безупречно отглаженная, как-то не соответствовала красно-коричневому загару и черной гриве волос и почему-то придавала ему шаловливый, порочный облик. Кортни не могла припомнить, чтобы когда-нибудь видела его таким.

От его парадного вида ее собственная простая одежда казалась намеренным оскорблением. Кортни забыла, что Шо любил выставлять напоказ свое положение и богатство и, следуя морским обычаям, устраивать по вечерам официальные обеды. Нет, нельзя сказать, что она забыла об этом, просто в данной ситуации считала их неуместными. Но он окинул надменным взором своих «приближенных», покосился на ее потрепанные парусиновые брюки и ту же простую батистовую рубашку, в которых ее перевезли с «Орла». Даже Донн удосужился надеть чистый жилет и рубашку и, как заподозрила Кортни, потратил целый кусок мыла на свое лицо и руки.

Настроение Кортни и вовсе испортилось, когда в облаке серебристо-желтого атласа в кают-компанию впорхнула Миранда. Ее длинные черные волосы были собраны в корону блестящих локонов, которые, слегка подрагивая, ловили и отражали свет свечей. У платья практически не было лифа, и лишь небольшой кусочек атласа плотно обтягивал большую грудь. Мужчины, широко раскрыв глаза и боясь вздохнуть, с нескрываемым интересом наблюдали за ней, стараясь понять, сможет ли ткань удержать ее груди в таком неустойчивом положении. Они ловили каждое ее слово и вскакивали с мест всякий раз, когда нужно было наполнить ее бокал вином. А дерзкие, обольстительные янтарные глаза без особых усилий умели заставить Гаррета смотреть в них и в неловкой тишине надолго удерживали его взгляд. А когда Миранда говорила, ее искусно модулированные звуки голоса служили только для того, чтобы односложные ответы Кортни звучали еще грубее – скорее от ревности, чем от раздражения.

Ревность!

Это слово пробудило в памяти Кортни воспоминание о разговоре, который днем состоялся у нее с Гарретом, когда он пытался оправдать поведение Миранды на борту «Орла».

– Поймите, Корт, вы не должны ничего иметь против нее. Она не такая, как вы или я. И она к тому же не умеет скрывать то, чем наградила ее природа.

– Ее интересуют только удовольствия, Гаррет. Она не пролила ни слезинки и даже не задумалась о судьбе других. И вы не видели ее на берегу. Вы не видели, как она намеренно выставляла напоказ свою «несчастную» судьбу, чтобы заслужить внимание капитана.

– Лучше капитан, чем несколько дюжин похотливых матросов. – По лицу Шо начала расплываться улыбка. – И откуда вы можете знать, что она не собиралась помочь своим пленным товарищам? Откуда вы знаете, что она делала и чего не делала?

– Я знаю Миранду.

– Да, вы знаете ее, как может знать дочь любовницу своего отца. И я хочу открыть вам глаза – в вашей изящной фигурке больше ревности к ней, чем могло бы уместиться в дюжине алчущих мужчин.

– Ревность?!

– Да, ревность. – Улыбка его стала еще шире, и синие глаза окинули пристальным взглядом парусиновые брюки и бесформенную рубашку. – Вас возмущала каждая минута, проведенная ею с вашим отцом, и вы завидуете каждому горячему взгляду, который бросают на нее мужчины. И не пытайтесь возражать мне, Корт Фарроу, или я прямо здесь положу вас на колено и отшлепаю.

У Кортни вспыхнули щеки, а гнев сдавил горло, не позволив ей возразить. Она действительно возмущалась каждой минутой, которую Миранда проводила с Дунканом Фарроу, но не из ревности – она слишком долго подавляла в себе собственную женственность, чтобы завидовать женственности в ком-то другом. Но что ее и правда возмущало, так это то, что двуличность Миранды в один миг ослепила Дункана; впрочем, то же самое происходило с любым мужчиной. Приспущенная блузка, взмах ресниц, затаенное дыхание, показная беспомощность – и, как правило, суровый, подозрительный человек вроде Дункана Фарроу или Гаррета Шо переставал замечать, что она гораздо более жестока, цинична и хладнокровна в своих интригах, чем может быть любой из окружающих ее мужчин.

Дункан был нужен Миранде исключительно ради преимуществ, полагающихся его любовнице. И судя по всему, теперь она упорно охотилась за Гарретом, чтобы получить те же привилегии.

Последний раз набрав в легкие вечернего воздуха, Кортни убрала локти с поручня и вернулась в каюту. Прежде чем зажечь свечу на столе, она тщательно закрыла дверь и поправила парусиновые занавески.

Закрытый сундук с одеждой, который Гаррет прислал ей и на который сейчас упал свет свечи, казалось, лукаво манил Кортни, как манит улыбка на лице палача. Она упорно сопротивлялась, гоня прочь воспоминания, которые иногда наваливались на нее и ей начинало казаться, что они ее задушат. Воспоминания о другом времени, о времени более приятном, когда наряды, кружева, шелковые ленты и атлас были самыми важными предметами в жизни маленькой девочки. Воспоминания принадлежали Кортни де Вильер Фарроу, но теперь в ее душе не было для них места. Однако и Гаррет, и Миранда, и даже Адриан Баллантайн заставляли ее снова и снова ощущать боль воспоминаний.

Адриан Баллантайн... Кортни не хотела думать о той ночи, которая перевернула ее мир. Нет смысла отрицать, что он изменил ее, и она до сих пор продолжала меняться с каждым новым часом, с каждым изменением настроения. Из-за него она чувствовала себя беззащитной там, где прежде чувствовала сильной и уверенной. Из-за него она обнаружила в себе нежность. Она то сердилась, то вдруг начинала грустить, и ее часто одолевало болезненное напряжение, у которого не было названия и которое ничем нельзя было облегчить.

Быть может, ей стоит сразиться с Мирандой за Гаррета? Возможно, ей не следует отказываться от предложенного им покровительства, невзирая на цену, которую придется за это заплатить? Он красивый, мужественный, а одинокие ночи можно проводить и гораздо хуже.

Гаррет Шо... Адриан Баллантайн...

В объятиях янки Кортни получила удовольствие, но, конечно, она могла бы найти его и с Гарретом. Ведь это касается только плоти, не важно, кому принадлежит плоть... или важно?

Налив себе в кубок красного вина, Кортни встала перед высоким зеркалом на подвижной раме. В ее лице не было ничего уродливого или грубого: длинные загнутые ресницы, изящно слепленные скулы, миндалевидные глаза, которые при желании могли бы (Кортни была уверена в этом) соблазнять, прямой нос, а губы, которые она всегда считала самыми обычными, были, когда вгляделась в них, мягкими и полными, что стало более заметным, когда она смочила их кончиком языка. Это был тот самый рот, который удерживал взгляд американского лейтенанта гораздо дольше, чем ей казалось возможным – или необходимым. И она отчетливо вспомнила приятные ощущения, когда его язык знакомился с ее языком, набрасывался на него, прижимался к нему и в конце концов заставил ее капитулировать.