Ветвь оливы
Шрифт:
— Ох ты черт… — я тяжело оперся на лестничные перила. И вдруг с изумлением и ужасом почувствовал, что вряд ли у меня достанет сил от них оторваться и сделать еще хоть шаг.
— Отец в ярости. Знаешь, как это у него бывает — холодное бешенство. Смял записку и ушел к себе. Мебель, конечно, не ломает, но у него подозрительно тихо.
— Понятно, — я кивнул.
— И он тебя ждет.
— Понятно… — повторил я. — Я как раз шел к нему. — Видно, чтобы выслушать все о том, куда это я делся, почти так же как Рауль.
Отец был в комнате один и сидел за столом, сжимая ладонями виски. На меня он посмотрел устало.
— Входи.
Я вошел.
— Когда в поход? — спросил я.
— Позже, — ответил он. — Садись.
Похоже, не время было спрашивать, когда он об этом узнал. Смятая записка была разглажена и лежала у него на столе. Увидев, что я смотрю на нее, отец коротко вздохнул.
— Ты знал об этом? — он задавал этот вопрос мне.
— О том, что он ушел — нет.
— А о том, что он собирался сделать, он говорил?
— Нет.
— А мне — да.
— Ты знал, — констатировал я. — Как и многое другое.
Он помолчал. Атмосфера была предгрозовой. Но ни грома, ни молний пока не было. Может, и не будет.
— Он делился своими мыслями. Очень осторожно. Очень условно. О том, что быстрее и легче всего было бы подобраться к Клинору в одиночку, не узнанным.
Мы помолчали.
— Ты тоже так думаешь? — спросил он напрямик.
— Конечно, — признал я.
— И?
— Он наш единственный настоящий специалист по «смирне». Лучше бы это был кто-то другой.
— Понятно, — сказал он холодновато. — Ты тоже собирался.
— Конечно, нет, — возразил я. — Разве что подвернулся бы удобный случай… — Он слегка дернулся, будто я его чем-то уколол, но сдержался. — Может быть, у него и получится. Это ведь Рауль. Никто никогда не знает, что у него на уме.
— Иногда на уме у него совершенно сумасшедшие вещи. Он знает, что Клинор отлично защищен. Шансы подобраться к нему незамеченным он сам оценивал невысоко. Но если и пойти на это, он считал, что это должен быть только он сам.
— Почему? — вырвалось у меня, хотя этот вопрос стоило бы задать самому Раулю.
— Именно потому, что он знает больше остальных о «смирне» и значит, это его моральный долг, потому что он может попытаться в том случае, если все провалится, заблокировать некоторые сведения в собственной памяти самогипнозом.
— О господи, бред какой… — пробормотал я. — Неужели эти безумные непроверенные теории повод выдавать себя на блюдечке? И какой еще моральный долг? Он сам это сказал?
— Да, сам. И конечно, услышал в ответ, что это бред. После чего о подобном уже не заговаривал.
— Да с такими мыслями он точно не подойдет к нему незамеченным!..
— Что-то мне подсказывает, что он и не собирался.
От этих слов по моей спине прошел мороз.
— Ты что же, думаешь?..
— Что он любитель экспериментов. В том числе, на себе.
— Этого у него всегда было не отнять… — Я подумал об отце Франциске. Тот случай не мог не повлиять на Рауля. Как и все прочие, за которые он чувствовал себя в ответе. В этом веке, или в двадцать седьмом, или в бог знает каком еще.
— Думаю, тот эксперимент, что он когда-то на себе поставил, не прошел для него даром. Что-то у него в голове осталось еще с тех пор.
Я только вздохнул.
— Все эти его предостережения о том, что не чувствуешь опасности, не можешь принять все всерьез — он говорил о том, что чувствовал сам, сам прекрасно понимал. Я думал, он предостерегал потому, что знал, в чем опасность, а на деле, все это действовало на него куда сильнее, чем на всех нас. Он действительно знал, что это, и на что может стать похоже. Тот ужас он не забыл. Но он ведь сам говорил, что бороться со смирной невозможно!.. Так какой еще самогипноз?
Мы минуту молча смотрели друг на друга.
— Похоже, он его уже применил, — сказал отец.
Я опустил голову.
— Опасная штука.
— Верно.
— И именно поэтому ты стараешься всем хоть что-то недоговаривать. Может быть, всем в разной степени? — Он промолчал, только тихо вздохнув. — Ну что ж, пусть так и будет. Но и растерянность и «подвешенность в воздухе» толкнули Рауля на риск.
Я поднял голову и посмотрел ему в глаза, его взгляд стал жестче.
— Это не тот фактор, который должен толкать на риск.
— Но не зная точно, не строить догадки и не импровизировать невозможно.
— Не заблуждайся, — сказал он. — В точности я не знаю ничего. А на то, что вы будете строить догадки и импровизировать, я могу только надеяться.
— Как импровизирует Рауль?
— Может быть, даже так, — он мрачно и уверенно кивнул. — То, чего я не знаю, может быть очень плохо, а может быть неожиданностью не только для нас. Даже если это очень плохо, это не значит, что в какой-то момент все еще не может обернуться к лучшему.
— Но пока — их снова может стать двое.
— Именно так. А нас уже шестеро.
— И Рауль знает гораздо больше наших уязвимых мест, чем Клинор может себе вообразить.
— Совершенно верно.
— Но ты знал, зачем сегодня приезжал Пуаре.
— Знал.
— И знал точно, где я вчера был. Встречать меня — это была вовсе не идея Жанны, а твоя.
— Но она лучше знала, что тебе действительно грозит опасность и где именно лучше тебя искать.
Я только вздохнул.
— Так когда выступаем? И надеюсь, ты не будешь скрывать — куда?