Ветвь оливы
Шрифт:
— Иногда мне кажется, что ты очень страшный человек. — Фонтаж улыбнулся одними губами. А смотрел он немного в сторону — в своей обычной задумчивой манере. Это никогда не было признаком его несерьезности или неискренности.
— И это говорит человек, чья любимая поговорка: «Лучше сразу сжечь пару деревень, чем потом двадцать?» — усмехнулся я.
Фонтаж тихо фыркнул в ответ.
— Ты же знаешь, я не люблю людей.
— А кто их любит?
— Ты, например.
— Минутку, — я изумленно взглянул на него. — А кто это сказал тут только что про «страшного человека»?
— Может быть, ты их и не любишь, но ты их жалеешь.
— Да неужели? Но раз уж ты об этом говоришь, думаю, о тебе можно сказать то же самое.
Фонтаж забавно приподнял бесцветные брови, рука с чарочкой вина замерла в воздухе.
— Упаси Боже, надеюсь, что нет!
— Ого! — сказал я. — Почему же тогда меня Бог беречь не должен?
— Тебе это не очень-то нужно. Видишь ли, я людей не люблю в целом, а некоторых — очень даже. И мне этого достаточно. А ты их все-таки любишь, но это бывает так общо, что, в сущности, почти перестает иметь значение.
— Ты хочешь сказать, что от этого я равнодушен к людям в частности?
Фонтаж неуловимо кивнул.
— Есть такое. Даже если ты этого не замечаешь. Знаешь, тебя ведь и раньше в армии многие считали бессердечной сволочью. Нет, некоторых это даже восхищало, но так считали…
— Что ж, ладно, — я равнодушно пожал плечами.
— Вот Бюсси, к примеру…
— Согласен. Типичная бессердечная сволочь…
Фонтаж засмеялся.
— Да нет, он так думает о тебе.
— Отличная шутка, — фыркнул я. — Что ж, все относительно!
— Вот именно. Ты же не был, как будто, отъявленным мерзавцем, стало быть, тебе уже чуждо почти все человеческое. Непонятно, как с тобой иметь дело. Ты опасен. Ты можешь убить человека, не ненавидя его. Совсем. Спокойно. Не меняясь в лице. Просто потому, что так будет надо…
— Ну уж нет! — проговорил я пораженно.
— На самом деле, да. — Фонтаж нарисовал пальцем в воздухе рассеянную виньетку. — Но послушай, вот с какой точки зрения. Если он будет мешать тебе лично, он, может быть, уцелеет. Но если ты решишь, что он вредит многим, он может благополучно отправиться к праотцам, даже если тебе лично он не враг. У тебя в голове какие-то холодные счеты. Даже если вывести тебя из себя, ты срываешься не просто так, а с каким-то расчетом. Словом, ты мог бы быть страшным человеком. Но вот незадача, людей в целом ты любишь и просто так им не вредишь.
— Хоть на этом спасибо… Но ты ошибаешься. Иногда я еще как ненавижу, просто бывает, что это не бросается в глаза.
— В твоей ненависти все равно куда меньше личного, чем это обычно бывает, — отчего-то он был совершенно в этом уверен.
Я немного помолчал.
— И если пойти дальше, то, о чем ты говоришь, касается не только ненависти, так?
— Не только, — спокойно кивнул Этьен.
— И я холоден к тем, кто мне близок и небезразличен?
— Отчасти да.
Наверное, я разозлился. Но может быть, и в этом не было ничего личного?
— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь?
— Нет. — Он едва ли не впервые прямо и иронично посмотрел мне в глаза.
— Значит, просто ошибаешься. — Да какого дьявола он вообще об этом заговорил? О чем он?
— Видишь ли, почему я об этом заговорил. Раньше, наверное, не стал бы. Но в последнее время ты переменился. Все это было в тебе и раньше, но теперь… все стало глубже, и довольно резко. Как будто ты очень быстро… постарел, если можно так выразиться. Разумеется, не внешне, да и силы тебя не оставили. Ты стал относиться ко всему еще более отстраненно. Да, я понимаю, появилась новая цель, я не очень представляю какая, и почему это так тебя захватило, будто это какое-то личное дело, хотя, казалось бы, ничто не предвещало.
Я не стал спрашивать, к чему он клонит, просто допил вино. Через пару минут, о чем бы мы тут ни говорили, мы уберемся отсюда, чтобы заняться делом.
— Я знаю, что тебя это не обидит, потому что это правда. Но знаешь, на что это похоже?
— На что же?
Он вздохнул.
— На то, как если бы ты сам попробовал то зелье, о котором теперь все говорят, только на тебя оно подействовало иначе. — Он посмотрел на меня со сдержанным азартом и подозрением. — Я не прав? Именно так объясняется твоя странная сила и — несколько эксцентричные поступки?
— Ха-ха!.. — это вырвалось у меня неожиданно и довольно громко. — Может быть! — ответил я, посмеиваясь.
Он понаблюдал за моим весельем и понял, что оно искреннее. Хотя о причинах этого вряд ли мог догадываться.
— Или не подействовало совсем — в определенном моральном смысле, — добавил Фонтаж. — Только поэтому я не боюсь с тобой об этом разговаривать. Но теперь ты намерен со всем этим покончить, а тому, кто в этом виновен — оторвать голову. Нет, я не утверждаю, что все именно так, но думаю, что меня вполне устроило бы такое объяснение. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь об истинной причине? Когда, хотя бы, все будет уже позади?
— Когда-нибудь… думаю, да. Хотя… — Я покачал головой. — Не знаю. Право же, не знаю.
— Если я угадал, это неважно, — сказал он невозмутимо и дружелюбно.
— Хорошо, — кивнул я. — Спасибо.
Он слегка улыбнулся. В конце концов, это не значило, что он на самом деле что-то узнал. А меня и самого вполне устроило бы его объяснение. Разве что немного не устраивало то, что оно было слишком близко к истине.
Мы позвали Мишеля и Жиро, перекусывавших в соседней комнате, пока мы с Этьеном кое-что планировали, и дали им самые простые инструкции. Один Мишель нам бы не помешал, но за Жиро следовало приглядывать, хоть он и был теперь вполне безопасен. И ему не стоило слышать все, о чем мы говорим. Поколебать его искусственную веру в меня это уже не могло, но могло сбить с толку и совсем запутать, с непредвиденными затем последствиями. Приходилось оберегать нежную психику от дополнительных травм.
Впрочем, нервничали все, кроме него. Фонтаж, разумеется, тоже, и я вдруг запоздало понял, к чему он все это сказал — в случае провала он хотел иметь какую-то надежду стать похожим на меня, а не на Жиро.
В Труа, как и во всех уважающих себя городах Франции, были свои «молельные дома» хранителей. Изначально, благодаря некоторому расстоянию от Парижа, не столь уж быстрым и ясным вестям и отсутствию собственных громких пугающих событий, они избежали разгромов. Мы выбрали самый центральный и крупный из них, своеобразный местный мозг, и прибыли туда примерно за полтора часа до обычной «вечерней службы».