Везучий Борька

Гиневский Александр Михайлович

Но мы не уходили. Мы смотрели на собаку, будто никогда такой не видели.

— Между прочим, — сказал Пушинкин, — после Бородинского сражения французы начали отступать.

— Знаем.

— Помалкивай, когда старшие говорят… Начали отступать, а тут зима. Снега, морозы… От Кутузова и от морозов.

Наполеон впереди своего войска убегал. Только пятки сверкали. Однажды он переправлялся через реку Березину. Во время переправы сильно тряхнуло императорскую карету, дверца распахнулась, и любимая собака императора полетела в сугроб. Наполеону в ту минуту

не до неё было. Он целые армии бросал, а тут какая-то собака вывалилась. Правда, очень любил её император. Ведь она во всех походах, на всех привалах была всегда рядом. Бывало, перед сражением заберётся на большой барабан у ног хозяина и лежит.

Кругом пушки грохочут, ядра свистят над головой, а она только иногда чихнёт. От пушечного дыма. Вот какая она была когда-то…

Мы не могли отвести глаз от собаки, которая любила лежать на императорском барабане во время сражений.

— Занесло её снегами глубокими, завалило, — продолжал Костя. — Закоченела она, замёрзла под Березиной.

Борька покосился на Пушинкина.

— Закоченела и вдруг живая…

— Представь себе, — недовольным голосом сказал Костя. — А ожила она недавно. Её учёные раскопали. Совершенно случайно.

— Лопатами…

— Ты ещё скажи: дворницкими. — Костя даже сплюнул. — Не лопатами, конечно! Механизмами! Раскопали её и разморозили!..

— Во даёт! — крикнул Борька. — И разморозили!..

— Да что вы, газет не читаете, телевизора не смотрите?! — возмутился Пушинкин. — Прямо как дети малые! Очень просто разморозили. С помощью научных приборов.

— Да-а…

— Вот вам и да-а… Она, как пришла в себя, нырк — в окно. На первом этаже дело было. И — бежать. Во Францию. К своему хозяину, к императору. Где ж ей было знать, что она замороженной пролежала сто семьдесят лет. Что Наполеона давно и в помине нет, одни памятники от него остались. Тут, по дороге во Францию, я её и перехватил… Жаль мне её стало. До Франции далеко, через всю Европу бежать. Можно и под машину угодить и под поезд. Ведь она о машинах и поездах никакого понятия не имеет. Даже улицу толком не перебежит. Да и к кому она там прибежит, во Франции? К памятникам, что ли?..

Мы гладили собаку. Шерсть на ней была свалявшаяся, грязная. Там под шерстью дрожала совсем худая спина.

— Холодно ей.

— А ты как думал, зимы-то у нас какие…

Я полез в карман, но денег у меня не нашлось. Борька тоже порылся в своих и тоже не нашёл. Зато у Вадьки оказалось как раз двадцать копеек.

— Берём? — сказал он и посмотрел на нас.

— Чего спрашиваешь, если деньги есть, — буркнул Борька. — И пошевеливайся, собака мёрзнет.

— Раз, два, три! Бывшая собака императора Наполеона продана и вручается новым хозяевам! — громко прокричал Костя.

Он протянул Вадику конец верёвки.

— Послушай, Костя, а как её звать?

— Звать?.. — почему-то удивился Костя. — Ах да — имя? Это не она, это — он. Зовут его Гавр.

— Гавр?

— Да, да. Между прочим, Наполеон вернулся во Францию и в честь любимой потерянной собаки назвал город.

— Город?!

— Не

верите, посмотрите на географическую карту. Сами увидите. Вот так. А имя у пса что надо.

— Что надо… — сказал Борька. — Себе с таким именем не берёшь…

— Да куда же мне его, подумай! У меня же есть уже…

У Пушинкина, верно, уже был боксёр по кличке Крош.

— Я ведь не Наполеон, я своего Кроша на улицу не выкину. Он ведь у меня со щенячества. А с двумя собаками, — Костя вздохнул, — нас всех троих выгонят из дома.

— Ладно, пошли, — заторопился Борька.

И мы повели Гавра.

— У нас же ни у кого нет собственной собаки, — сказал Вадька по дороге. — Пусть будет одна на четверых, верно?

— Толька, может, не согласится.

— Ну да! Ещё как согласится.

— Увидим.

— А жить он у кого будет?

— Я думаю, по очереди. Сначала у меня, потом у Борьки, потом у Тольки, потом у тебя, Вовка. Перезнакомится со всеми, привыкнет. Как?

— Ладно.

— Ну вот, недельку у меня поживёшь, верно, Гаврюша? — сказал Вадик.

Собака остановилась и совсем опустила голову.

— Грустный он какой-то.

— Ещё бы. Ведут неизвестно куда. Да и голодный, наверно.

— Потерпи, Гаврюша. Придём домой, покормимся.

Проводили Вадьку с Гаврюшей и разошлись.

Дома я сел за уроки. Сидел, сидел, а в голову ничего не лезло. Всё думалось про Гаврюшу.

Я достал толстый атлас, чтобы найти Францию. Оказалось, она совсем небольшая страна. Поместилась на одной страничке. А когда я нашёл город Гавр, я снова стал думать про Гаврюшу: «Как-то тебе там у Вадьки поживается. Через дня два-три я, пожалуй, заберу тебя к себе. Может, ты ко мне так привыкнешь, что не захочешь ни к Борьке, ни к Тольке, ни назад к Вадьке. Ни за какие коврижки. Это было бы, конечно, здорово. А уж я бы с тобой…»

Я так размечтался, что не услышал звонок в двери.

— Вова, это твои, — сказала мама. — Скажи им, что ты ещё не сделал уроки.

Я вышел на лестничную площадку.

Тут были все. Толька, Борька и Вадик с Гаврюшей. Я посмотрел на них и сразу понял, что что-то случилось.

— Ну? Чего?..

— Понимаешь, Вовка, — сказал Вадик. — У меня Гаврюше никак нельзя. У меня кот. Мы забыли про моего кота.

Да, действительно. У Вадьки жил злой сиамский кот Дымок.

— Понимаешь, мы и войти не успели, как Дымок набросился на Гаврюшу. А Гаврюша шляпой такой оказался — хоть бы сдачи дал. Еле отбил его. Вон как мне руки все исцарапал кот.

— Так. Дымок, значит…

— Да. И у Борьки нельзя. У него дедушка астмой болеет.

— Понятно. Астма, значит…

— Ты хоть знаешь, что это такое? Между прочим, при астме нельзя держать в доме мохнатую собаку. Из-за шерсти. Ты пойми!

— Я всё понимаю. У Тольки тоже нельзя…

— И у Тольки нельзя. У него мама как увидела Гаврюшу, так и закричала: «Ты куда такую страхолюдину в дом ведёшь?!» Вот мы и пришли к тебе. К кому же нам ещё?

— Правильно сделали, — говорю, — что ко мне пришли.