Везучий Борька
Шрифт:
— Да это же просто чудо — встретить в лесу такое! — сказал папа. — Чьих же рук это дело, Пётр Васильевич?
— Кто его знает…
— Неужели не знаете?
— Нет, не знаю. Как говорится по-музейному, «работа неизвестного мастера». Да и какая разница — чьих рук… Главное-то другое. Главное: выйдет человек на эту полянку и удивится. Хоть взрослый, хоть ребёнок. На то, видать, и сделано. Чтобы какое иное сердце порадовалось. А кто сделал — бог с ним, не важно. И вообще — дело десятое…
— Странно вы рассуждаете. И вам не интересно знать, чья это работа? Чья душа след оставила?
— Хотела оставить… — усмехнулся Пётр Васильевич и больше
…Уже и снег стал синеватым и солнце садилось совсем близко над лесом, когда мы вышли от Петра Васильевича на станцию.
У переезда остановились. Потому что по железной дороге шёл товарный поезд.
Мы стояли возле стрелочницы с жёлтым флажком в руке и ждали, пока пройдёт состав. Поезд прошёл, и папа спросил стрелочницу:
— Простите, здесь неподалёку в лесу мы видели сказочные деревянные фигуры. Может быть, вы случайно знаете, кто их сделал?
Стрелочница улыбнулась:
— Вон оно что. Как же не знать, знаю. Это всё Пётр Васильевич. Чередниченко. Живёт у нас такой в посёлке. Тут многие спрашивают, не вы первые.
— Пётр Васильевич?!
Мы с Борькой переглянулись.
— Ну да. Он самый. Другой раз на утренней зорьке слышно: тук-тук, тук-тук — топорик стучит в лесу. Ясное дело — Васильич своих кикимор чешет. Он думает, что про то никто в посёлке не ведает. А у нас всё знают. Иной с шуткой так подойдёт к нему, спросит: «Васильич, откуда в нашем лесу чудища всякие взялись?» А он: «Сами развелись», — буркнет сердито и в сторону. Вот ведь какой. Характер. А в прошлом годе Митька Волынин, шофёр с автобазы, сделал такую железную бирку. Красивую бирку, с надписью. Мол, работа Петра Васильевича Чередниченко. И приколотил её к голове. Может, видели? Большая такая, шлем ещё на ней. Пень высокий когда-то был.
— Видели.
— Ну вот. Васильич сорвал ту бирку. Сильно осерчал. Говорят, потом долго ругался дома. Видать, не понравилось, что бирка…
— Да-а… — задумчиво сказал папа.
— Вам-то куда? В город? — спросила стрелочница.
— Теперь в город.
— Ну ступайте. Скоро ваша электричка.
Народу в поезде было мало. Тепло, тихо.
— Ехать нам ещё порядком, можете подремать, — сказал папа.
Но дремать нам не хотелось.
Мы с Борькой продышали по дырочке и стали смотреть в окно. Там, правда, почти ничего уже не было видно. Только снег и тёмный лес.
Я вспомнил ту лесную полянку. Как мы с Борькой сидели на коне. Вместе с витязем. Борька — спереди, я — сзади. А Пётр Васильевич смеялся и подзадоривал нас: «Смелее, богатыри! Крепче держитесь! Не ровен час, сдует вас с боевого коня!»
Но мы держались.
— И ведь всё это он… своими руками сделал, — сказал Борька.
— Да-а… Денёк выдался… — сказал папа.
Он тоже долго смотрел в мёрзлое окно, потом хлопнул себя по колену:
— Ну-ка, Борька. Доставай свой термос. Налей-ка нам всем по кружечке…
Однажды
Очередь у бочки с молоком большая. До меня не скоро дойдёт. Ну и пускай не скоро. Я пока кой о чём подумаю. А-а!.. Вот о чём. В один прекрасный день у нас на кухне появляется третий кран. Два, конечно, водопроводные, а этот третий — для молока. Такой большой красивый кран белого цвета! Мне даже руке прохладно стало, будто я дотронулся до его ручки. Повернул такую ручку, набрал кастрюлю — и ставь на плиту. Смотри только, чтобы не убежало. Красота! Никаких тебе хождений с бидоном по всяким бочкам. Никаких тебе стояний в очереди. Да-а… Здорово! Чего там! Стоп… А если у кого-нибудь в доме труба молочная лопнет?.. И зальёт соседей! И ведь не водой, а молоком. Нет, так не годится. И я попробовал быстренько забыть про эту трубу. Но она всё лезла и лезла мне в голову. Такая длинная-длинная. Никак её было не выкинуть. Ещё бы! Ведь если такая лопнет, то это же целое море молока погибнет!..
— Мальчик, двигайся! Видишь, очередь подвигается.
— Мечтать будешь дома.
— А я и так подвигаюсь, — говорю, а сам про себя думаю: «Значит, вот почему в домах не ставят больших белых кранов? Да, жаль…»
Мне на глаза попались собаки, и я стал думать про них. «Ну ладно, мы — люди, — думаю, — мы постоять можем, а вот собак жаль. Вот они: эрдели, овчарки, пудели, таксы, доги. Лежат в очереди. Кто на поводке, кто — без. Ждут, когда их хозяевам молока нальют. Им бы в зубах палки носить, мячики или ещё что-нибудь дельное. Им бы сейчас бегать, прыгать по программе дрессировки. Ведь куда интереснее, чем друг другу от скуки длинные языки показывать. Так что если бы в домах были большие белые краны, собаки людям только спасибо сказали…»
Я прямо расстроился из-за этих собак. Так расстроился, что не заметил, как дождь начался.
— Мальчик! Ну что ты стоишь, помоги!
Смотрю: девчонка впереди. Откуда только взялась? Без очереди, что ли? Они ведь, девчонки, такие. Только на вид тихие. Вот и эта. Неизвестно как впереди меня очутилась, и ещё ей «помоги». У девчонки в руках зонтик. Возится она с ним. Тужится и так, пыжится и сяк, а зонтик не раскрывается.
— Ну, мальчик! Что же ты?!
— Я ничего, — говорю. — Я тебя даже пальцем не тронул, а ты пищишь…
— Помоги мне зонтик раскрыть!
И суёт мне его в руки.
Кругом народ, собаки. Все на нас смотрят. Один хозяин овчарки без намордника мне говорит:
— Помоги, помоги. Ты же мужчина.
И собака его посмотрела на меня с презрением. Мол, эх ты-ы… И отвернулась.
Некуда деваться. Взял зонтик. Он у меня в руках сразу раскрылся. Только никак не защёлкивался на рычажок. «Ну вот, — подумал я, — с этой спешкой зонтик сломал. Ну и пусть! Так ей и надо. Будет знать, как с зонтиками к незнакомым лезть». Только девчонки же глупые. Вот и эта. Даже не заметила, что я ей зонтик сломал.
— Держи мой бидон, — говорит, — а я буду зонтик держать. Ну куда ты пятишься?
— Больно нужно, — говорю. — Я и под дождём постою, не сахарный. И дождь тёплый.
— Какой ты прямо!.. — говорит, а сама всё старается у меня над головой свой зонтик взгромоздить. Хоть из очереди убегай. Да ведь столько простоял. И мама молоко ждёт. Ладно, стою.
Дошла до нас очередь. Налили нам молока. Ей два литра и мне два литра. Отошли мы с бидонами в сторону, она и говорит:
— Я тебя знаю. Ты часто за молоком ходишь.