Видит Бог
Шрифт:
— Иди себе на здоровье, — ответил я, уступая.
И встал Авессалом и пошел в Хеврон, но пошел с тайными, коварными планами. Пошел, чтобы объявить мне войну.
Ну кто бы мог подумать? Мне, царю и отцу, против коего люди грешили гораздо больше, чем грешил он сам; человеку, любившему Авессалома больше души своей. Кто мог подумать, что юноша, наделенный столь пламенной, столь открытой гордыней и таким страстным нравом, станет произносить елейные речи, что обладатель характера настолько живого и безоглядного способен таить такое коварство? Вообще-то мне следовало бы помнить обсидианову твердость, с которой мой прекрасный темноглазый сын целых два года откладывал убийство Амнона, ни разу, ни единым намеком не выдав мстительной решимости, раздиравшей его изнутри. Следовало бы почаще консультироваться на его счет с моим советником Ахитофелом Гилонянином, пока проницательная мудрость последнего еще оставалась в моем распоряжении, с тем самым Ахитофелом Гилонянином, который всегда был прав, — даже когда уехал на осле в дом свой, привел в порядок семейные дела и удавился. Позже он вошел в поговорку: «Ахитофел, что умер молодым. Он никогда не ошибался».
Если не считать ошибкой предположения, что сын мой станет следовать его советам. И тот, и другой оказались людьми слишком тщеславными. Непогрешимый Ахитофел недооценил эгоизм по-флибустьерски стремительного князя, ради службы коему он покинул меня, недооценил он и роль, которую способно было сыграть самомнение, когда Авессалом в ту первую пору головокружения от успехов стал видеть в себе человека, коего не может коснуться даже тень сомнения в его правоте.
Выступая против меня, Авессалом опирался на тайную сеть лазутчиков, разосланных им во все колена Израилевы, дабы они говорили всякому, кто хотя бы теоретически способен принять его сторону: «Когда вы услышите звук трубы, то говорите всем, кто вас слышит: Авессалом воцарился в Хевроне».
С Авессаломом, когда он уложил багаж и отбыл в Хеврон, совершенно случайно отправились еще двести религиозных паломников, влекомых потребностью побывать на богослужении во время празднества, на которое якобы следовал Авессалом. Они пошли по простоте своей, не зная, в чем дело. Однако в город они прибыли вместе с Авессаломом и вскоре обнаружили, что причислены к внушительной массе людей, счевших выгодным участие в направленном против меня бунте. Затем Авессалом протрубил в трубу и провозгласил себя царем. И немедля послал и призвал Ахитофела Гилонянина, главного советника моего, из его города Гило, дабы Ахитофел тоже присоединился к мятежу. Ожидая ответа от него, Авессалом совершал жертвоприношения, а лазутчики его тем временем распространяли весть о мятеже по всем коленам Израилевым. Когда же и Ахитофел Гилонянин принял его сторону, число заговорщиков выросло как на дрожжах, и составился сильный заговор, и народ стекался и умножался около Авессалома.
Кто мог бы подумать, что мною недовольны столь многие? Я лишился численного превосходства и был низложен, даже еще не поняв, что происходит. Радостные партизаны целыми толпами брались за оружие и уже приближались к городу с севера, юга и запада. Что, впрочем, упростило для меня выбор направления, в котором следовало удирать. Идти мне нужно было на восток, в пустынные равнины, и убежища искать где-нибудь за Иорданом. Иудея и даже Израиль стояли за Авессалома.
— Сердце израильтян уклонилось на сторону Авессалома, — говорили приходившие ко мне гонцы, и каждое следующее известие сообщало тому, что они говорили, все более зловещую основательность.
На то, чтобы убраться из города, я много времени не потратил.
— Встаньте, убежим, — вникнув в положение дел, сказал я тем, кто был при мне в Иерусалиме, — ибо не будет нам спасения от Авессалома. Спешите, чтобы нам уйти, чтобы он не застиг и не захватил нас, и не навел на нас беды и не истребил города мечом.
Я уже никому не доверял. Кто пойдет со мной, кто останется? Но слуги мои, похоже, готовы были следовать за мною в любом направлении, какое я изберу.
Я быстро упаковался и ударился в бега. Из дворца я направился к потоку Кедрон, что на восточной окраине города, и все мои слуги, и весь дом мой пошли со мной. Дом же у меня к тому времени образовался не маленький — со всеми моими женами, с никому на хрен не нужными наложницами, которых я настяжал-таки немало и от которых сам уже стал уставать, с оравой визгливых детишек. Десяток женщин, все сплошь наложниц, я оставил во дворце для поддержания порядка, строго-настрого наказав им проветривать комнаты и каждый день вывешивать на крыше постельное белье, спал на нем кто-нибудь или не спал: мало ли что, а вдруг я еще вернусь? Я шел, пока хватало сил, потому что шансов на победу в сражении на открытом пространстве у меня было больше, чем в городе, где и войско толком не развернешь, и вообще неизвестно, кто тебе верен, а кто нет. Ахитофела я уже потерял. Родной племянник мой Амессай, сын моей любимой сестры Авигеи, переметнулся к Авессалому и стал его главным военачальником. Иоава тоже нигде не было видно.
Вот и опять, пожаловался я сам себе, выступая на восток, к потоку Кедрон, нет у меня места, в котором мог бы я преклонить в безопасности голову.
У потока я остановился, чтобы попытаться прикинуть, каковы мои силы. Что же, я был далеко не одинок, это сразу бросалось в глаза. Настроение мое улучшилось. Ванеевы фелефеи с хелефеями оказались ребятами преданными, они прошли, пересекая поток, по сторонам от меня. По крайности, я знал, что меня не возьмут врасплох и не пырнут чем-нибудь под пятое ребро, как сам я мог бы обойтись с Саулом, если бы имел такое намерение. За ними проследовал Еффей со своими гефянами — шестьюстами воинами, пришедшими с ним из Гефа, чтобы служить мне после моей победы над филистимлянами, — и эти также прошли предо мной. Армия не армия, но все же. Боюсь, сердце мое едва не разорвалось от благодарности при виде Еффея Гефянина, и на какую-то минуту я впал в слезливую сентиментальность.
— Зачем и ты идешь с нами? — с чувством выпалил я. — Возвратись и оставайся с новым царем; ибо ты — чужеземец и пришел сюда из своего места. Я-то знаю, что значит лишиться дома. Вчера ты пришел, а сегодня я заставлю тебя идти с нами туда, и сюда, и взад, и вперед? Я иду, куда случится; возвратись же и возврати братьев своих с собою, да сотворит Господь милость и истину с тобою!
И отвечал мне Еффей и сказал:
— Жив Господь, и да живет господин мой царь: где бы ни был господин мой царь, в жизни ли, в смерти ли, там будет и раб твой.
— Итак иди и ходи со мною, — сказал я Еффею Гефянину и опять едва не расплакался. Не знаю, что бы я стал делать, прими он мое предложение. Наверное, расплакался бы по-настоящему.
И пошел Еффей Гефянин и все люди его и все дети, бывшие с ним. Казалось, город и вся земля плакали громким голосом, пока народ, бывший со мною, переходил поток Кедрон. Следом и сам я его перешел, направляясь по дороге к пустыне, что лежит между горным нашим городом и долиною Иордана. Тут и нагнал меня Авесса, крепкий, жилистый, а с ним еще один крупный отряд закаленных бойцов из моей регулярной армии. Нет, я определенно был не одинок.
— Где брат твой Иоав? — поинтересовался я у Авессы.
— Разве я сторож брату моему? — туманно ответил он. — В городе я его не видел.
Не произнеся ни слова, Ванея неприметно поместил своих людей между мной и Авессой, дабы меня защитить. Я же гляжу — и Садок, мой священник, и все левиты с ним, все в одежде священнической, тоже, к моему изумлению, выходят из города и несут ковчег завета Божия и опускают ковчег Божий на землю, ожидая, когда я продолжу мой скорбный поход. И Авиафар, другой мой священник, тоже между ними. Эвакуация получалась куда более масштабной, чем я рассчитывал, — настоящий исход. Но я сохранил способность к здравому рассуждению. Я попросил их возвратить ковчег Божий в город. Мысль о том, что священники сохранили мне верность, согревала, однако, оставаясь в городе и присягнув на верность Авессалому, они принесли бы мне больше пользы, чем таскаясь за мной по пустыне в виде тяжкой обузы. Их пришлось бы кормить, а сражаться они не умели. Для религиозных же шествий время было явно неподходящее.
— Я Давид, а не Моисей, — уведомил я их, — и я еще вернусь. Если я обрету милость пред очами Господа, то Он возвратит меня и даст мне видеть ковчег и жилище Его. А если Он скажет так «Нет Моего благоволения к тебе», то вот я; пусть творит со мною, что Ему благоугодно. Ковчег же пусть остается в городе, который свят. Кроме того, — тут я придвинулся к Садоку с Авиафаром поближе, — разве вы оба не зрячие? Возвратитесь в город с миром, и оба сына ваши с вами, и посмотрите, что вы сможете для меня сделать. Я же помедлю на равнине в пустыне, доколе не придет известие от вас ко мне.