Видит Бог
Шрифт:
— Ты видел Авессалома и не поверг его там? — Иоав еще не довершил окончательное истребление противника и потому был гневно краток. — Я дал бы тебе десять сиклей серебра и один пояс, если бы ты поверг его там на землю.
Человек же тот, определенно обладавший твердым нравом, отвечал Иоаву:
— Если бы положили на руки мои и тысячу сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух наш царь приказывал тебе и Авессе и Еффею, говоря: «Сберегите мне отрока Авессалома». И если бы я поступил иначе с опасностью жизни моей, то это не скрылось бы от царя, и ты же восстал бы против меня.
Я множество раз жалел, что Иоав не записал имени того человека.
— Отведи меня к нему, — сказал Иоав, — у меня нет времени на разговоры.
И человек тот отвел Иоава к дереву, с которого свисал Авессалом. Иоав не стал медлить, но быстро отпустил ему все грехи посредством трех стрел, которые принес с собой. Он вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. Иоав, когда он позже пришел в мою горницу, чтобы устроить мне презрительную выволочку и помочь собраться с духом после того, как я рассыпался на куски, услышав сокрушительную весть о гибели Авессалома, не утаил от меня ни одной кровавой подробности.
— Затем, — сказал Иоав, когда я уже выплакался и просто сидел, в тупом изнеможении глядя на него, — я для верности приказал десяти отрокам, моим оруженосцам, поразить его и умертвить его.
— Иоав, пощади меня. — Я устало поднял руку.
— Затем я велел снять его с дерева и бросить в лесу в глубокую яму.
— Прошу тебя, умоляю.
— И наметать над ним огромную кучу камней.
— Сын мой, сын мой!
— Не заводи шарманку.
— Ни похорон? Ни молитвы?
— Он поднял мятежную руку на помазанника Божия.
— Довольно, умоляю тебя, довольно.
Но все это произошло уже после мелких недоразумений с вестниками, прибывшими с поля боя и поначалу внушившими мне ложную надежду на то, что новости меня ожидают только самые лучшие. Иоав проявил-таки разумение, выбрав другого человека, не Ахимааса, чтобы сообщить мне о самом худшем.
Само сражение оказалось почти и ненужным. Солдаты Авессалома были разбиты наголову, обращены в бегство и рассеяны по землям, примыкавшим к лесу Ефремову. И Авессалом, встретив моих воинов, тоже ударился в бегство. Ускакал от них на муле, и когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, то Авессалом запутался волосами своими в ветвях дуба и повис между небом и землею, а мул, бывший под ним, побежал дальше; Авессалом же, невредимый и беспомощный, оставался висеть на дубе, пока Иоав не пришел туда и не прикончил его тремя стрелами, бывшими в руке его. Война завершилась. Авессалом погиб. А я ничего этого не знал.
Ахимаас, сын Садоков, нетерпеливо сказал, обратясь к Иоаву:
— Побегу я, извещу царя, что Господь судом Своим избавил его от рук врагов его.
Иоав же с неожиданной для него инстинктивной чувствительностью понял, что не следует посылать этого молодого человека с тем, чтобы именно он открыл мне всю правду.
— Не будешь ты сегодня добрым вестником, — рассудительно произнес Иоав. — Известишь в другой день, а не сегодня, ибо умер сын царя, и тебе не захочется приносить ему эту весть.
И вместо Ахимааса Иоав послал Хусия Эфиопа, дабы тот донес мне, что он видел. Но Ахимаасу не стоялось на месте, и он еще раз попросил дозволения побежать следом за Хусием и тоже доложиться мне.
И Иоав сказал:
— Зачем бежать тебе, сын мой? не принесешь ты доброй вести.
— Что бы ни было, — настаивал возбужденный юноша, весь дрожа от молодого энтузиазма, — но позволь и мне побежать за Хусием. Я принес царю печальные вести, когда он удалился из Иерусалима. Позволь же теперь принести ему добрые.
Тогда Иоав уступил.
— Беги, — разрешил он, уверенный, что эфиоп Хусий с его страшной новостью достигнет меня раньше Ахимааса.
Однако Ахимаас оказался быстрее, да и бежал он более короткой равнинной дорогой, и опередил Хусия, и первым принес мне вести.
Я сидел на скамье меж двух ворот, когда сторож, стоявший на кровле их, крикнул привратнику, что видит бегущего к нам человека. Я вскочил со скамьи с такой резвостью, что едва не упал, потому что одна моя нога затекла от сидения, да и колени тоже гнулись с трудом. Молодость миновала. Но я был все же не так стар, как почитаемый нами судья, толстяк Илий, которого я невольно вспоминал в долгие часы, проведенные мною в ожидании на этой скамье, — старый толстый Илий, предпоследний судья Израилев, наставник Самуила и, слава Богу, не мой родственник. Я вспоминал, как он тоже сидел на седалище у ворот города, ожидая вестей с поля битвы, а когда узнал, что филистимляне победили и взяли ковчег Божий, израильтяне же побежали в шатры свои, то упал Илий с седалища навзничь у ворот, сломал себе хребет и умер. Когда это произошло, Илию уже исполнилось девяносто восемь лет, он был очень тяжел, и глаза его померкли. Я был моложе его и оснований ожидать победы насчитывал много больше. Мое волнение имело иные причины.
— Если он один, — откликнулся я, говоря о спешащем к нам гонце, — то весть в устах его.
Тут дозорный крикнул сверху, что видит второго человека. И этот также имеет весть в устах его, догадался я, но не весть о поражении, потому что в противном случае они бежали бы сюда косяками. Затем сторож прокричал, что первый бежит в точности как Ахимаас, сын Садоков, и я, услышав об этом, испустил великий крик облегчения.
— Значит, новость должна быть доброй! — радостно воскликнул я. — Ахимаас человек хороший, он придет ко мне только с доброю вестью.
Я смотрел, как он приближается, и вся повадка его, казалось, подтверждала мои оптимистические ожидания, ибо Ахимаас кричал мне, откинув голову и тяжело дыша всей своей узкой, загорелой грудью: «Все хорошо! Все хорошо!»
— Все хорошо?
Мне это представилось благословеннейшим из чудес: значит, Бог естьи отвечает на молитвы! Все, чего я желал всем моим существом, сбылось: победа осталась за нами, а Авессалом по-прежнему жив. Члены мои дрожали, слезы переполняли глаза. Я смеялся с безудержностью почти истерической. Я жаждал схватить этого замечательно милого отрока за щеки и обнять его, он же, спотыкаясь на бегу, приблизился ко мне, опустился на колени и поклонился лицом своим до земли.
— Благословен Господь Бог твой, — глотая воздух, провозгласил Ахимаас, когда я помог ему подняться, — предавший тебе людей, которые подняли руки свои на господина моего царя! Все они мертвы и рассеяны.
— Благополучен ли отрок Авессалом? — пожелал я узнать. Это, собственно, было все,что я желал знать.
Я увидел, как челюсть его отвисла. Я смотрел, как лицо его покрывается призрачной бледностью, и чувствовал, что мне не хватает воздуха. С виноватым выражением он отвел взгляд в сторону и заговорил запинаясь, и я интуитивно понял, что какой бы ответ он мне ни дал, ответ этот будет неискренним.