Виктор и Маргарита
Шрифт:
Буся Гольдштейн. Мальчик лет 14. Невнятная речь. Детская физиономия. Чёрные жёсткие волосы. Когда берёт скрипку и начинает играть – можно забыть всё. Бесподобные звуки. Но мальчик остаётся мальчиком, он не может инспирировать ни лирики, ни волнения, ни страстности.
Взрослым это удаётся легче. Они уже достаточно научились торговать подобным товаром.
Кстати: радио на все 100% искажает звук скрипки.
Сегодня оркестр Горьковской филармонии держит серьёзный экзамен. Первый концерт по программе приезжавшего весной Большого симфонического оркестра СССР.
Фильм
Почти все дни сижу не двигаясь: увлечён проектированием.
17 письмо от 3 ноября 1937 года
В прошлом письме мною упоминался симфонический оркестр Горьковской филармонии.
Этот труднорождённый фантом, вероятно, скоро сгинет, т.к. единственными слушателями его концертов из числа 500 000 населения являются 30 прилежных жён оркестрантов, 20 неисправимых контрамарочников, 10 аккуратных посетителей и, наконец, 3 сестры дирижёра.
Слов нет, оркестр мал и молод, но это не причина его игнорирования: причину я усматриваю в чрезвычайно низком уровне музыкальной культуры горьковчан.
Были исполнены:
V симфония Бетховена, «Франческа да Римини» Рахманинова, увертюра к «Ромео и Джульетте» Чайковского, «Тюркский марш», «Тюркские фрагменты» Ипполитова-Иванова и XIV симфония Мясковского.
К сожалению, я не имею возможности высказать сколь-нибудь компетентное мнение по поводу исполненных вещей.
Могу заявить лишь,
что Чайковский блестяще провел свою генеральную тему – «…а счастье было так возможно, так близко»,
что Ипполитов-Иванов прекрасно нарисовал картины на тюркские темы,
что Мясковский, уподоблялся пьяному повару, неудачно ощипал оркестр как курицу и сварил невкусный бульон.
Но заявить это, значит не сказать ничего. Извини. Не спец. Нужно много опыта для интелектуального осознания музыки. Мой опыт заключается в 16 симфонических произведениях, которые я слушал по 1…2 раза.
Этого очень, очень мало.
Час тому назад закончил исправление досадной описки, сделанной мною в дипломном проекте. Описка была пустяковая: для её исправления потребовалось всего около трёх суток. Исправил. Получил большое удовлетворение и головную боль.
Теперь пишу письмо. Это мой отдых. Заслуженный.
Смотрел кинофильмы «Шахтеры» Юткевича и хронику «Волга–Москва» Чикова.
Довольно нудная вещь Юткевича доставила мне много удовольствия: блеск композиционного и фотографического мастерства и сложность панорамных построений спасли для меня безнадёжно потерянную для рядового зрителя картину. Правда, фильм обладал незаурядной долей ума, но, к сожалению, растерял его на мелочах.
«Волга–Москва» – фильм во всех отношениях назидательный: он показал штокмановский размах работ в реальных условиях и штокмановские результаты этой работы. Продолжая разговор о Штокмане, нельзя пройти мимо этого фильма. Иллюстрация сокрушительная для всех обвиняющих Штокмана в фантастике.
С точки зрения выполнения – картина при всей её неровности и незавершённости требует больших похвал: изящество в кадрах необыкновенное для хроникального фильма; более того, большое количество художественных фильмов может позавидовать вкусу и умению авторов.
Например, «Пётр I», сцена тревоги в фильме «Волга–Москва» по силе изображения превосходит аналогичную сцену наводнения в Петербурге.
Мои письма почти сплошь состоят из суждений о произведениях искусства. Дополнительно я могу рассуждать о печах и стекле, но это тебе неинтересно.
Прочее – описано в газетах.
Продолжим. После годового (примерно) перерыва был в театре. «Горе от ума» в постановке известного тебе Собольщикова-Самарина с участием известных тебе актёров Белоусова и Мартыновой.
Ну, хорошо: и поставлено хорошо, и играно хорошо, и декорации хороши. Только нет художественности. Профессионализм налицо, а художественности нет. Прочёл Грибоедова актёр – будто слесарь сработал замок, без души, без особой заинтересованности. А душа в искусстве нужна. Не нужна она в жизни, а здесь спутали. Кажется, не пойду в театр ещё год.
Поздравляю с получением командирского чина. Продолжай радоваться. Поздравляю с 20-й годовщиной Октября.
Привет от наших. Я не передавал их в каждом письме, потому что копил, чтобы грохнуть сразу. Рука плохо пишет. Наверное, не разберёшь. Кончаю. Устал очень от бессонных ночей.
18 письмо от 15 ноября 1937 года
Первый снег. Вот и зима.
Иногда заходит медлительный Владимиров. С любопытством я наблюдаю, как этот ранее скучный человек приобретает интересные черты. Пагубная страсть его к рассуждениям, сдерживаемая теперь растущей скукой, приняла более строгий, логический характер. А логика, как известно, ценное и, к сожалению, опасное качество. Он не живёт, а служит, по его собственному определению. Я ему не верю: за время пребывания в армии он сумел сдать, и отлично, большое количество академических дисциплин пединститута.
Вот где корни его интеллектуального роста. Был, например, у меня вчера.
Долго жевали мы сено отвлечённых сентенций. Потом он ушёл в непромокаемом пальто всепобеждающей скуки.
Приехала Ревекка Семёновна из Киева и просила, если пишу, передать тебе привет. Она очень грустная. Вероятно, от одиночества. Странно видеть красивую девушку до такой степени одинокой и неблагоустроенной. Такие живут иначе. С фейерверком. Во время разговора я обратил внимание на её взрослость. Да, да. Все мы стали взрослыми. И я, и мой друг, и Юрий Константинович Лебедев, и таинственная, но не для меня личность Маврин. И все мы одиноки. Только не тяготимся, а ищем одиночества в отличие от Ревекки Семёновны. Все мы злы, но не настолько, чтобы безумствовать. Все мы скучны, но в степени наслаждения скукой. Блеск реплик и ажурная вязь формальной логики моих знакомых – инерция жизни, а не жизнь. Сам я нахожусь в фазе констатирования фактов, не больше: взорвись под моими ногами бомба, я, кажется, лишь поведу бровью на оторванной голове и констатирую, что под моими ногами взорвалась бомба, – факт реальный и не подлежит сомнению.