Виктор Вавич (Книга 2)

Житков Борис Степанович

"У меня в околотке - пожалуйста! Каждый спокойно может заниматься своим делом - пожалуйста!., а не семга".

– Ломовой! Чего стал? Улица? Улица какая? Ротозей! Вот написано русскими буквами - пожалуйста! Неграмотный? Спроси у постового. Успенская улица. Повтори! Ну, то-то. А зевать нечего.

Бумагу Виктор написал на бланке, буквами твердыми, большими, острыми.

– Снесешь Болотову. Чтоб моментально.
– Городовой смотрел в глаза и упрятывал в серьезный взгляд хитрую догадку.
– Ты сколько получаешь? крикнул Виктор.
– Жалованья, дурак, я спрашиваю. Шестнадцать?

Не копеек, рублей? А солдат двадцать две копейки! копейки! и за портянку казенную знаешь что... Пошел!
– топнул Виктор.

Снял шинель. Сел за стол и тут только увидел солнце: оно блестками, радугами вошло в граненую чернильницу, и она цвела как брильянтовый куст. Больная муха грелась на крышке и сонной ногой потирала упругое крыло.

"Птица в своем роде..." - загляделся Вавич на муху и на весь зеленый ландшафт стола - молью выеденные колдобины, чернильные острова. Виктор смотрел, как мшилось на солнце сукно, и захотелось поставить на этот зеленый луг оловянных солдатиков: чтоб блестели на солнце, чтоб тень была с острыми штыками и чтоб пахли игрушечным лаком. Какой это лак такой замечательный? Виктор взял со стола полированную ручку, поднес к носу. Нет, не пахнет. Муха перелетела на бумагу. Виктор глядел, как грелась, ленилась на солнце бумага, и спокойно, не понимая, читал синий карандаш через угол бумаги:

"Расслед. лично объясниться с ген. Федоровым. Долож. мне и не ротозейничать".

Вдруг смысл ударил в лоб. Виктор схватил бумагу:

"Его высокоблагородию господину приставу Московского участка.

Должен обратить внимание Ваше на допущенные полицией безобразия: в доме, где я проживаю, производится еврейкой Цигель ночная продажа водки при содействии дворника и ночного сторожа, кои вечно пьяны. Надеюсь, что будут взяты строгие меры, в противном случае мною будет доложено лично г. градоначальнику о злостном попустительстве.

Ген.-майор в отставке - С. Федоров".

"Не ротозейничать, не ротозейничать..." - Кровь стукала в лицо, и слезы выдавливались.
– "Это уж прямо на сукина сына мне пишет", - и Виктор кулаком придавил надпись, синий карандаш и повернул кулак так, что скрипнул стол. И старикашка в николаевской шинели так и встал в глазах, палка с резиновым наконечником, калошами шаркает по панели, вот ижица такая проклятая топчется, зыркает глазками, заестся с кем-нибудь... "Если не окажется ничего, прямо скажу: потрудитесь, ваше превосходительство, указать, где вы изволили заметить безобразие, как изволили, ваше превосходительство, выразиться в бумаге. Лично извольте указать. Покорнейше прошу! Черт вас в душу дери. Сволочь какая!"

– Ротозейничать, - шипел сквозь зубы Виктор и напяливал шинель. Валялась бумажка, уж двадцать дураков прочли. Виктор хлопнул дверью ухнула сзади комната. Болотова сейчас приведут - черт с ним, пусть сидит мерзавец. Виктор боком глянул на постового - ух, верно, знает, каналья! Тянется, будто ни сном, ни духом. Виктор завернул за угол, глянул, не смотрит ли городовой, дернул во всю силу звонок у ворот и мигом вскочил в ворота. Дворничиха ковыляла через двор. Увидав квартального, побежала, путаясь в мужицких сапогах.

– А дурак твой где?
– крикнул Виктор.
– Сюда подать!
– Баба осадила на бегу, замотала обмотанной головой.

– С дежурства он, спит он...

– Подать!
– рявкнул Виктор.

Бабу как ветром в спину погнало. Виктор стукал по колену портфелем сейчас я его. Всклокоченный, мохнатый дворник шел, натягивал на ходу тулуп. Жена сзади поправляла сбившуюся шапку.

– Подойди сюда, архаровец!
– крикнул Виктор, хоть дворник шел прямо на него.
– У тебя что же тут происходит? А? Что, говорю, у тебя, у стервы, происходит? Что, говорю, у тебя?.. А? Чего глазами хлопаешь? Пьяная рожа! Где тут Цигель? Цигель где у тебя?

– В шашнадцатом...

– Пошел вперед, веди.

На лестнице было полутемно и пусто.

– Ты мне, сукин сын, кабак тут устроил? Кабак?

– Какой может быть кабак, ваше благородие?..

– Какой? А вот какой, вот какой!
– и Виктор два раза смазал дворника по физиономии портфелем - звонко, хлестко, прикладисто.

– Какой кабак?., видит Бог...
– со слезой, с обидой захрипел дворник.

Виктору захотелось скорей тем же портфелем стереть оплеухи с волосатой рожи, и рука дернулась. Дворник заслонился и отшагнул к перилам.

– Ну пошел, пошел живей. Увидим.

– А увидим, так зачем наперед обижаться, - хныкал дворник вверху лестницы.

– Стой, не звони. Я сам.

Виктор подошел к двери и дернул звонок. Из-за двери ответил детский рев, что-то полетело и грохнуло.

– Ой, кто там? Кто?
– кричал женский голос через ребячий визг. Дверь открыла женщина с ребенком на руках. Из-за нее глядела полураздетая старуха.

– Что вы хотели?
– и женщина, разинув глаза, пятилась. Опрокинутое корыто и табурет лежали в луже воды.

– Кто здесь водкой торгует?
– строго спросил Виктор.

– Что? Водкой?
– и женщина подняла брови.

– Не квасом, не квасом, - напирал Виктор, - а водкой.

– И квасом?
– женщина чуть не поскользнулась на мокром полу.
– Это не тут, господин надзиратель. Это не здесь, господин надзиратель.

– А я сейчас все тут обшарю!
– и Виктор шагнул через корыто, шагнул в комнату. Худенький мальчишка отскочил от дверей и лег с разбегу на кровать лицом в грязную подушку и завыл. Тоненько, так что Вавич не сразу расслышал эту тонкую ноту за шумом в своей голове. Швейная машинка стояла у окна, кучка обрезков валялась на подоконнике. На грязной цветной скатерти тетрадка и чернильная банка. Старательные детские буквы мирно глянули с тетрадки в лицо Виктору. Он стал и вдруг повернулся к хозяйке.

– Говори, говори, говори прямо, черт тебя раздери, торгуешь водкой? Торгуешь? Говори сейчас!
– и Виктор топнул в пол, и звякнули подсвечники на комоде.
– Да говори же скорей, рвань жидовская?
– кричал Виктор со слезами.
– Говори ты мне Христа-Господа ради, - он подступал к хозяйке; она, остолбенев, глядела и все сильней жала к себе ребенка, и ребенок кричал, задыхаясь.

– Ой, ой, что же это?

– Что это?
– выдыхала старуха, и душной нотой выл мальчик в подушке.