Вила Мандалина
Шрифт:
От проулка, в котором расположен мой дворик, тянется узкий проход, выводящий на тропу, взбегающую по крутому склону. Дальше начинаются стоки для воды, выложенные каменными стенками. Мимо них тропа ведёт в заброшенное горное селение. Там давно уже никто не живёт, все спустились к морю; крыши домов провалились, а стены слоями увиты плющом и хмелем, словно из них и построены. Кое-где ещё плодоносят черешня, айва и седые маслины. Рядом с церковью св. Ильи пятнадцатого века высится более поздняя колокольня. Не могу сказать, кто об этом позаботился, только навершие её с круглым циферблатом часов с наступлением темноты
Но это кстати. К проулку я поспел в тот момент, когда её белое одеяние ещё колыхалось вдали, играя изменчивыми складками, и ещё успел увидеть, как она вплыла в упомянутый проход и истаяла в непроницаемой черноте.
Едва дождавшись утра, а там и приличного времени для визита, я отправился в «Врмац». На входе дежурила Зорица, знавшая о нашей дружбе с Алексеем Артамоновичем, и пропустила меня без проблем. В номере профессора я застал сценку, исполненную безмятежности, достойную кисти Фрагонара. Алексей Артамонович, притулившись с краю стола, что-то быстро писал, а Ирина Николаевна сидела на диване и читала книгу, с грациозной непринуждённостью упокоив левую руку на его спинке. До процедур оставалось ещё с полчаса.
Подозреваю, что вид у меня был такой, что супруги воззрились на меня с неподдельной тревогой.
Некоторое время я молча переводил взгляд с одного озабоченного лица на другое, потом наконец выдавил:
– Я видел… Белу Вилу… Сегодня ночью.
– Ну вот! – почти с отчаянием сказала Ирина Николаевна, захлопнула книгу и вышла на балкон.
– Вы уверены? – озадаченно спросил Алексей Артамонович, резко отодвинув свои записи, так что листы, упершись в стопку косо лежавших друг на друге книг, изогнулись углом.
– Как я могу быть уверен, – сказал я, – когда я ни разу её не видел.
– Но отчего вы решили, что это была именно Среча?
– Оттого я так решил, – пояснил я и покосился на распахнутую дверь балкона, решив не упоминать сейчас о волшебном взоре, целиком владевшем мной и по сию минуту, – что она как будто плыла по воздуху. Радовой ведь так и говорил: она идёт не касаясь земли.
Эта подробность качнула чашу весов, и Алексей Артамонович, непроизвольным движением придав стопке книг более правильный вид и опустив задранные подолы своих листов, решительно объявил о своём намерении грядущую ночь провести в надежде на встречу с Белой Вилой.
– Алексей, – сказала Ирина Николаевна с вызовом, – если ты не прекратишь свои дурачества, честное слово, я наконец подарю улыбку Милошу. И даже две.
– Дарить, – с достоинством ответствовал Алексей Артамонович, – священный долг человека.
– Померещилось, – предположила Ирина Николаевна, обращаясь ко мне.
Уж не знаю почему, во мне она предполагала больше здравого смысла…
Для засады мы избрали заросли низкорослого инжира, который растёт здесь, как сорняк, в десятке шагов от мусорных контейнеров. Стараясь хранить молчание, как и положено следопытам, мы наблюдали за дорогой. Ночь эта тоже выдалась не слишком беспокойной: всего-то несколько автомашин проехали в сторону Котора и в обратную к Веригам,
Фонарь ещё не починили, но полотно дороги немного просматривалось, потому что полнощёкая луна обливала асфальт прохладным светом.
Мы уже немного продрогли, когда с дороги послышался звук неясного происхождения.
– Чу! – шёпотом воскликнул Алексей Артамонович и придержал меня за рукав, словно предчувствуя, что я готов без оглядки броситься навстречу неизведанному.
Каково же было наше возмущение, когда мы увидели сцену, которую я уже описывал и которую приличия лишний раз не позволяют мне воспроизводить в подробностях. Какая уж тут Бела Вила…
Это оказался тот самый рыжий кот с наглым взглядом ночного владыки, но вот кошечка, ублажавшая его на этот раз, по-моему, была уже другая.
– Далековато нам до андрогинности, – заметил я.
– Проклятье, – пробормотал Алексей Артамонович, исцарапанный дикой ежевикой.
Охваченные досадой, посрамлённые и немного пристыженные, мы покинули засаду и отправились по домам.
Немного возбуждённый этим не совсем разумным приключением, я не сразу отправился спать, а уселся на террасе и разглядывал обрезок лишившейся кроны пальмы. Сначала я хотел оставить ствол, как это делают многие подобные горемыки, но сейчас одолели сомнения.
На самой высокой точке противоположной гряды доживала свой век австрийская фортеция, и солнце, всплывшее из-за Ловчена, коснулось своими первыми лучами именно этого старого укрепления. От неё оранжевые краски рассвета спускались вниз, захватывая всё новые участки изрезанного морщинами склона, будто светило широко зевало и расправляло плечи, как пробудившийся богатырь. В эти минуты я решил, что фаллический символ, даже увитый плющом, под окном мне ни к чему.
Что ж, из Будвы опять прибыл Савва и бензопилой в два приёма смахнул погубленные ветки. Потом мы с Саввой распилили ствол, часть его он увёз со своим атлетически сложённым подручным, а два обрезка длиной по метру каждый я оставил во дворе в воспоминание о былом.
Алексей Артамонович не замедлил себя ждать: верный своей любознательности, он пришёл смотреть, как пилят пальму. А пилили её бесцеремонно.
Когда глазастый винтажный грузовичок «Застава» покинул двор, мы заняли импровизированные седалища и долгое время озирали влажный срез, окружённый мохнатыми люпинами, как свеженасыпанный могильный холмик.
Вот так оно и вышло, несмотря на все мои старания. Вместо экзотического дерева, этой берёзы полуденных стран, в моём распоряжении остались только пни, правда, тоже не лишённые живописности.
Бывает, что в хорошую погоду я сажусь на один из них и наблюдаю, как скальную гряду противоположного берега, обычно серого, густо заливает румянец заката и понемногу стекает в воду залива в собственное отражение. Темнеет быстро. Оранжевый свет сменяют электрические фонари, ровной чередой тянущиеся по берегу. Ложатся здесь рано, но, конечно, далеко не все. С небольшими интервалами вдоль скал пробираются редкие автомобили. То они исчезают между домами, стоящими у самого берега, то снова показывается на открытых участках. Посёлков напротив немного, и их путь вдоль залива виден почти без помех.