Вила Мандалина
Шрифт:
Внимание моё привлёк стеллаж, тесно уставленный книгами. Главным образом, разноформатные книги были на немецком языке – всё больше австрийские энциклопедии; попадались фолианты настолько потрёпанные, что надпись на корешке невозможно было разобрать. На мой вопрос, найдутся ли в его библиотеке хоть какие-то книги на русском, Меле с огорчением ответил, что, скорее всего, нет. Зато, сняв её с какого-то крюка, показал мне будёновку. Повертев в руках этот головной убор, я без труда определил его примерный возраст и арбатское происхождение, но Меле расстраивать не стал. Не стал и спрашивать, как она к нему попала. В конце концов, какое мне дело до немецкого туриста, которому она достанется и который появится в ней на «Октоберфесте»? Не думаю, что репутация Меле, владельца стольких аутентичных сокровищ, сильно от этого пострадает.
Повесив будёновку на место, я вернулся к книгам и обнаружил стопку изданий в мягких переплётах. Меле объяснил мне, что эти книги недавно списали из библиотеки Котора, а он их забрал, иначе они бы пропали. Толком он и сам их ещё не перебрал. Я осторожно листал ветхие страницы, и внезапно взгляд мой упал на русский шрифт. Книга была напечатана по старой орфографии, но где и когда, узнать уже было невозможно по причине отсутствия доброй её половины, включая саму обложку, фронтиспис и титульный лист. И страница, которой теперь начиналась книга, открывалась словами: «Консул наш г-н Санковский в наступивших обстоятельствах полагал…» Стоит ли говорить, что любопытство побудило меня просить Меле уступить мне этот раритет. Я настаивал, чтобы старик назначил цену, но он и слышать об этом не хотел и даже замахал на меня руками, точно рассерженный джинн.
Ничего не оставалось, как принять дар. «С сегодняшнего дня да будет твой кофе выпиваться только к добру и на радость», – этим обычным присловьем только и мог я выразить свою благодарность.
Вернувшись домой с добычей, я улёгся на кровать и принялся изучать то, что осталось от целого. Было уже понятно, что книга рассказывает о событиях самого начала XIX века.
В шестом году с Балтики на Корфу прибыл адмирал Сенявин, в задачи которого входила защита Ионических островов и Греции от возможного вторжения Бонапарта. Как раз в эти дни готовилась передача Боки от австрийцев французам. Бокезцы, прознав о прибытии адмирала и не желая отдаваться под французскую власть, послали к нему гонцов на своих быстроходных требаках. Адмирал красного флага не долго думая вошёл с флотом в залив и поднял на крепостях свои стяги.
Французы остались недовольны и лезли в залив со стороны Дубровника, наши, в свою очередь, в союзе с бокезцами и черногорцами лезли к Дубровнику со стороны Кастельнуово, как называли тогда Герцог-Нови. И тут пошла потеха. После одного из сражений выяснилось, что черногорцы пленных не берут, предпочитая попросту отрезать им головы. Так они поступили даже с захваченным генералом Дельгогом. Маршал Мармон, командовавший здесь французскими силами, отправил к адмиралу парламентёров. Дмитрий Николаевич был человек просвещённый, читал «Times», а посему объявил черногорским союзникам, что будет платить по червонцу за каждого пленного, приведённого живым. Допускаю, что некоторые из этих пленных не стоили и червонца, зато сам червонец стоил тогда очень много, и мало-помалу военные действия вошли в цивилизованное русло.
Потом некстати открылась война с турками и адмирал Сенявин с большей частью кораблей ушёл к Афону. Оставленные им в заливе капитан-командор Баратынский и начальник одного из егерских полков генерал-майор Пушкин вполне удерживали Боку, но по условиям Тильзитского договора получили повеление её оставить. Далмация Наполеону требовалась вся, без заплаток.
Мелькало в этой забытой эпопее и имя того самого генерала Лористона, который шесть лет спустя прибыл в Тарутинский лагерь просить мира.
В основных чертах всё это мне было известно, однако в тексте порой встречались любопытные подробности, которые я считаю нелишним привести дословно. Например, такие: «Уже тогда у митрополита Черногорскаго Петра I Петровича Негоша вызревал план о передаче всех народов того края, греческую веру исповедующих, в подданство российского императора. С изложением сего плана готовился выехать в Россию архимандрит Симеон Ивкович, снабжённый двумя посланиями как к самому Государю, так и рекомендательными письмами к министру иностранных дел князю Адаму Чарторыйскому. Предполагалось, что по низложении всемирнаго врага (Наполеона) соединить воедино провинции: Черногорскую, с присовокуплением к ней трёх городов албанских Подгорицы, Спужа и Жабляка, Боку ди Катарро, Герцеговину, Рагузу и Далмацию, соединение сие утвердить на вечные времена одним общим наименованием сих областей Славено-сербскаго царства с присоединением титула Славено-сербскаго царя к августейшему титулу Императора Всероссийскаго. Для управления же сим царством назначить президента из природных россиян. Общее желание народа было такое, чтобы вице-президентом и товарищем управляющаго наименовать черногорскаго митрополита и по примеру митрополита карловицкаго, что в Венгрии, украсить его титулом князя Российскаго и чином действительнаго тайнаго советника. Столицей сего царства и местопребыванием президента и его товарища назначить Рагузу, яко средоточие пяти областей. В митрополии Славено-сербскаго царства под нынешним митрополитом поставить трех архиереев: в Далмации в городе Заре, в Герцеговине в городе Требинье и третьего в Катарро, который будет наместником митрополита. В сих трёх городах учинить по семинарии или школе. Словом, народы сии желали сохранить на вечныя времена свою веру и вольность под покровительством Российскаго престола.
Как ныне уже известно, по тогдашним условиям этого не могло случиться, что и подтверждают слова императора Александра, который писал своему министру: «Так как обстоятельства не позволяют ещё заняться устроением этого края, то я по предмету сему заготовил ответное от себя письмо к черногорскому митрополиту», очевидно, отвергавшее обширные проекты владыки.
В стихах «Освобождение Европы» Карамзин пишет, что у царя должно быть войско и оружие для того, чтобы защищать от внутренних и внешних врагов то, что Бог ему доверил. Но царь не смеет никогда желать чужих земель, чужих областей, ибо царь живёт не для войны, а он защитник мира. И не знаменательно ли, что сей незабвенный Государь в 1816 году высказался за всеобщее разоружение?»
Вторично черногорцы и бокезцы обратились с подобной просьбой в 1814 году по низвержении Наполеона. Но и на этот раз император Александр отклонил их желание. Сложно сказать, из каких именно соображений. Странный был человек: к его услугам имелась «блистательная Таврида», а он довольствовался Таганрогом.
Однажды около полудня над бухтой низко пролетели два военных вертолёта. Я в это время возвращался из магазинчика «Дадо» и заболтался с Юрой, который стоял на балконе своего дома.
– Раньше были просто черногорские, – с печалью в голосе сказал он, – а теперь натовские.
Юра был патриот, хотя и проводил жизнь вдали от родины. Образование у него было высшее техническое, однако довольно широкий кругозор вполне позволял ему уяснить суть событий, которым была посвящена неизвестная книга, подаренная мне Меле.
Прочитанное и поведанное мною произвело на него сильное впечатление.
– Значит, – не уставал переспрашивать он, – всё это было нашим? – Ну, какое-то время – да, – отвечал я, верный исторической правде. Те полтора года вошли в местную историю под названием «русска управа», и только победы Наполеона в Восточной Пруссии положили ей конец.
Кстати, стало понятно, почему консульство просуществовало только до 1806 года. В самом деле, зачем консульство в собственной провинции?
«Русска управа» – Юре это ложилось на душу. Теперь он поглядывал на соседей как на каких-то оккупантов или уже прямо как на подданных, – и то и другое было верно. Но неверно читали эти взгляды они. Ненад сказал мне, что, по всеобщему мнению, Юра сильно взволнован недавним дерзким убийством вратаря местного футбольного клуба «Бокель». Но ведь вратарь, добавил Ненад, пал жертвой войны мафиозных кланов, связанных с балканским наркотрафиком, чего нам, людям, к этому непричастным, бояться абсолютно нечего.