Вила Мандалина
Шрифт:
– Сделаю-ка я себе кофе, – решила она, резко подскочив. – А тебе? Как всегда?
Я кивнул и подумал, что «всегда» однажды всё-таки кончается. Напротив остановились измождённые велотуристы с огромными грязными тороками на своих велосипедах и справились, где находятся апартаменты «Lola». Левой рукой я показал налево по ходу их движения, и они, согнувшись над рулями, упрямо поползли дальше.
– Делать-то что? Как всё это будет? – спросила появившаяся Иванка, составляя с подноса на стол то, чем мы рассчитывали взбодриться или утешиться – это всё ещё казалось гадательным.
Из чашки, извиваясь, поднимался пар, а на стекле запотевших бутылок блестела
– Как тебе сказать? Как-то раз я выкопал на горе можжевеловый куст и посадил его у себя. Но он не прижился. Я вовсе не хочу сказать, что не прижился бы и следующий… Но всё же каждое растение живёт на своём месте и не любит, когда его тащат куда-то ещё.
Иванка сосредоточенно молчала, будто слушала преамбулу судебного приговора.
– Но мы люди, а не растения, – продолжил я, – и можем перемещаться, куда хотим и куда можем. Есть у нас такое отличие.
– И есть ещё свобода воли, – добавила она. Это было неожиданно.
– Кто тебе это сказал? – спросил я, оборачивая к ней лицо.
– Отец Марко, – ответила Иванка и рассмеялась. – Тот, который служит у святого Луки в Которе… Великая истина, да?
Я и не думал её оспаривать. В нежно-жёлтом предзакатном небе самолёт из Дубровника вертикально набирал высоту. Короткая зеленоватая инверсия, которую он оставлял, казалась кометой, только летевшей не вниз, а вверх.
– Ты просто боишься, – сказал я, отбросив околичности.
– Да, наверное, – согласилась она. – Летят… – Она тоже следила за самолётом. – Куда-то они летят. Или откуда. Это для кого как. А я вот ещё ни разу не летала.
– Я вот всю жизнь пробоялся, – сказал я, – и вот мой единственный друг. – С этими словами я приподнял со столешницы пузатую бутылку «оленёнка», поколебался и, прежде чем поставить её обратно, приложился к горлышку.
Сумерки поглощали предметы с неприметной быстротой. Но тут и там загорались звёзды, сначала тусклые, а потом, по мере того как сгущалась темнота, налитые и дрожащие от избытка своей непонятной нам мощи. И, возможно, своим мерцанием они давали понять, что мир, включая и наш залив, и Врдолу, не отданы на власть произвола.
– Да, – возразила Иванка, – но зато у тебя есть говорящая камелия.
– Говорящая-то она говорящая, – усмехнулся я, – но записываю-то за ней я.
Часть вторая
Мшелоимство
К известному возрасту я напрочь разлюбил неожиданности, в том числе и приятные. Наступает время, когда все ожидания обращаешь исключительно к себе самому, а нежданную удачу принимаешь с удовлетворением, но ставок на неё больше не делаешь. Да и большой ещё вопрос: об удаче ли идёт речь?
Известие о том, что пятиэтажный дом, в котором я проживал с рождения так много лет, подлежит срочному переселению, застало меня ровно на третий день после моего приезда во Врдолу.
Соседство старинной архитектуры поддерживает моложавость. Я как раз сидел в Которе под тентом напротив палаты Ломбарди и, наслаждаясь кофе и предвкушением других удовольствий, задумчиво перебирал слова на памятной доске, гадая о её судьбе в сфере текущей геополитики. Во время этого пустого занятия и прозвучал звонок от московской соседки Майи Исааковны, которой я на время отъездов доверяю ключи от почтового ящика и на всякий случай – от самой квартиры, – она-то и сообщила, что обнаружила в нём смотровой лист.
Погода во Врдоле набирала силу и рождала мысли
Наши пятиэтажки оставались одними из последних, ожидавших сноса согласно известной программе московского правительства. Разговоры и всяческие толки ходили все эти годы, но всякий раз оканчивались ничем. Давно уже была забыта потрясшая общественность передача «Дело в кепке», но некоторые из этих дел, в отличие от кепки, оказались неупразднимы в силу их природы. Я знаю множество людей, для которых переселение было долгожданным, а главное, желанным событием прежде всего в силу чрезвычайно стеснённых условий быта, но я к ним не принадлежал. Прекрасно понимая их мотивы, лично я предпочёл бы ничего не менять.
Когда я в довольно тревожном состоянии проделал обратный путь и добрался до дома, Майя Исааковна уже заканчивала сборы. Сын её Миша давным-давно жил в Израиле и сейчас, – заботливое дитя, дипломированный анестезиолог, – примчался на помощь и помогал укладывать коробки. Я помнил его ещё мальчиком и помнил их бабушку Эсфирь Леопольдовну. Встречаясь на лестнице с моей, она, убедившись, что никого в подъезде больше нет, таинственно спрашивала: «Вы не из бывших?» Бабушка родилась в крестьянской семье, но природа наделила её статью, а некоторые обстоятельства жизни и работа в серьёзном конструкторском бюро приумножили суровые черты стиля. «Следи за осанкой», – не уставала повторять она мне своим чётким выговором, но, увы, я сутулился и жизнь сгорбила меня раньше времени. Видно, гены брали своё и аристократизм оказался мне не по плечу. Тем не менее от вопросов Эсфири Леопольдовны захватывало дух, словно багряный отсвет истории падал и на тебя, и, кем бы ты ни был, принадлежал ли к «белой стае» или симпатии твои «тянули» к «комиссарам в пыльных шлемах», время-то было – вот оно. Надо же, думал я, эти люди видели «бывших». Однако с тех пор так много всего случилось, что «бывшими» и назвать-то некого. Кажется, все ныне живущие уже довольно давно пребывают в такой эпохе, где время утратило качество, сохранив исключительно долготу.
Майя Исааковна разъяснила, что и в какой последовательности я должен делать. В жилищном департаменте, куда я явился подписать договор мены, встретилось сразу много знакомых лиц. Люди, которых я с детства помнил молодыми, превратились в стариков, а они, в свою очередь, помнившие меня ребёнком, видели теперь человека среднего возраста. Глядя друг на друга, все мы, наверное, испытывали некоторую неловкость, но вызвавшие её причины от нас не зависели. Мне казалось, что поток жизни угодил на стоп-кадр, и в те мгновенья, которые он длился, поневоле довелось увидеть и задуматься над тем, что в обычном её течении не ранит так сильно.
И ещё мне казалось, что всё это неслучайно, что все мы собраны здесь на Страшный суд, что прозвучала труба архангела и многие из нас очень скоро встретятся со своими мертвецами.
Формально власти сдержали свои обещания, по крайней мере относительно нас: довольно симпатичные и соразмерные человеку дома действительно стояли ровно в тех же минутах ходьбы от второго выхода метро, но вот фактическая сторона дела никак не соответствовала букве закона.
У дома, который мне предстояло отныне назвать своим, на маленьком клочке земли были высажены и уже густо поднялись белые тюльпаны, редко капали робкие слёзы первого весеннего дождя.