Вилла Рубейн. Остров фарисеев
Шрифт:
Наступило молчание, потом мистер Трефри сказал:
— Непорядочно возвращаться сюда и просить того, что просите вы. Вы не знаете, что вас ждет в будущем, вы не знаете, сможете ли вы содержать жену. Не говоря уж о том, что у себя на родине вы принуждены прятаться, как преступник.
Гарц побелел.
— А! Вы опять об этом! — вырвалось у него. — Семь лет тому назад я был совсем мальчишкой и голодал; будь вы на моем месте, вы бы сделали то же самое. Мне моя родина так же дорога, как и вам ваша. Семь лет я пробыл в изгнании и, наверно, останусь изгнанником до конца жизни… я уже достаточно наказан; но если вы считаете меня негодяем, я сейчас же пойду и отдамся в руки полиции.
Он повернулся.
— Постойте! Я прошу извинения! Я никак не хотел вас обидеть. Мне нелегко извиняться, — грустно сказал мистер Трефри. — Пусть это тоже зачтется.
Он протянул руку.
Гарц без колебаний вернулся и пожал ее. Кристиан не сводила с него глаз; казалось, она стремилась запечатлеть его образ в своей памяти. Свет, врывавшийся через полуоткрытые ставни, придавал ее глазам какой-то странный, очень яркий блеск и горел на складках ее белого платья, словно на оперении птицы.
Мистер Трефри беспокойно оглянулся.
— Видит бог, я хотел ей только счастья, — сказал он. — Если бы вы даже убили свою мать — что мне до того? Я думаю лишь о Кристиан.
— Откуда вам знать, в чем ее счастье? У вас о нем собственное представление… это не ее представление, не мое. Вы не посмеете помешать нам, сэр!
— Не посмею? — переспросил мистер Трефри. — Ее отец оставил ее на мое попечение, когда она была еще совсем крошкой; вся жизнь ее прошла на моих глазах… Я… я люблю ее… а вы приходите сюда и говорите, что я «не посмею».
Он потянул себя за бороду дрожащей рукой. На лице Кристиан появилось выражение ужаса.
— Успокойся, Крис! Я не прошу пощады и не даю ее! Гарц в отчаянии махнул рукой.
— Я поступил с вами честно, сэр, — продолжал мистер Трефри, — и требую того же от вас. Я прошу вас подождать и вернуться сюда тогда, когда вы, как порядочный человек, сможете сказать: «Я знаю, что меня ждет. Я си даю то-то и то-то». Чем отличается творчество, о котором вы говорили, от любого другого призвания? Оно не меняет законов жизни и не дает вам никаких привилегий по сравнению с другими. Оно не делает ваш характер тверже, не уберегает от некрасивых поступков, не дает никаких доказательств, что дважды два — пять.
— Вы знаете об искусстве ровно столько же, сколько я о деньгах, — резко ответил Гарц. — Нам и за тысячу лет не понять друг друга. Я делаю то, что считаю лучшим для нас обоих.
Мистер Трефри взял художника за рукав.
— Вот мое предложение, — сказал он. — Дайте слово год не видеть ее и не писать ей! А там, будет у вас положение или нет, будут у вас деньги или нет, если она захочет стать вашей женой, я обеспечу вас.
— Я не возьму ваших денег.
Казалось, мистера Трефри вдруг охватило чувство отчаяния. Он выпрямился во весь свой огромный рост.
— Всю жизнь я… — сказал он, но в горле у него что-то булькнуло, и он упал в кресло.
— Уходите! — прошептала Кристиан. — Уходите!
Но к мистеру Трефри снова вернулся голос.
— Пусть девочка сама решает. Говори, Крис!
Кристиан молчала.
Заговорил Гарц. Он показал рукой на мистера Трефри.
— Вы знаете, что я не могу предложить вам уехать со мной, когда здесь такое… Почему вы послали за мной?
И, повернувшись, он вышел.
Кристиан опустилась на колени, закрыв лицо руками. Мистер Трефри украдкой прижал платок ко рту. Платок стал алым — такова была цена его победы.
XXVI
Герра Пауля вызвали из Вены телеграммой. Он тотчас отправился в путь, отложив до более благоприятного случая оплату нескольких счетов и среди них счет от аптекаря за чудодейственное шарлатанское лекарство, которого он захватил с собой целых шесть бутылок.
Когда он вышел из комнаты мистера Трефри, по щекам его текли слезы.
— Бедный Николас! — приговаривал он. — Бедный Николас! Il n'a pas de chance! [38]
Но его излияний никто не слушал. Миссис Диси и Кристиан хранили тревожное молчание, ожидая распоряжений, которые время от времени передавались шепотом через приоткрытую дверь из комнаты мистера Трефри. Герр Пауль был не в состоянии молчать и полчаса разговаривал со своим слугой, пока Фрица не послали за чем-то в город. Тогда герр Пауль в отчаянии пошел к себе в комнату. Как тяжело, когда тебе не дают помочь… как тягостно ждать! Когда болит душа, становится страшно! Он обернулся и, посмотрев по сторонам, украдкой закурил сигару. Да, все там будут… рано или поздно; и что такое смерть, о которой все говорят? Неужели она хуже жизни? Жизни, которую люди сами же превращают черт знает во что! Бедняга Николас! В конечном счете ему повезло!
38
Он безнадежен! (франц.).
Глаза его наполнились слезами, и, достав из кармана перочинный нож, он стал втыкать его в обивку кресла. Скраф, следивший за полоской света под дверью, обернулся, прищурился и стал легонько постукивать лапой по полу.
Эта неизвестность невыносима… нельзя же так быть рядом и ничего не знать!
Герр Пауль направился в дальний угол. Собака, было последовавшая за ним, вздернула морду в черных отметинах, заворчала и вернулась к двери: ее хозяин держал в руке бутылку шампанского.
Бедняга Николас! Это его покупка. Герр Пауль осушил стакан.
Бедняга Николас! Великолепнейший человек, а помочь ему не дают. Его не пускают к Николасу!
Взгляд герра Пауля упал на терьера.
— А! Дорогой мой, — сказал он, — только нас с тобой не пускают туда!
Он осушил второй стакан.
— Что есть наша жизнь? Пена, вроде этой!
Он выпил залпом третий стакан. Забыться! Если нельзя помочь, то лучше забыться!
Герр Пауль надел шляпу. Да. Здесь ему нет места! Здесь он лишний! Он допил бутылку и вышел в коридор.
Скраф выбежал за ним и лег у двери мистера Трефри. Герр Пауль посмотрел на него.
— Ах ты, неблагодарная собака, — сказал он, постучав себя по груди, и, открыв входную дверь, на цыпочках вышел…
Под вечер того же дня Грета бродила без шляпки меж кустов сирени; после бессонной ночи в дороге у нее был усталый вид, и она присела отдохнуть на стул, стоявший в пестрой тени липы.
«Дом стал какой-то другой, — подумала она. — Я такая несчастная. Даже птицы молчат. Но это, наверно, потому, что очень жарко. Никогда мне не было так грустно… Это потому, что сегодня мне грустно не понарошке. А в сердце так, словно ветер гудит в лесу, и пусто, пусто. И если все несчастные чувствуют себя так же, то мне жаль их; никогда еще мне не было так грустно».