Вилла Рубейн. Остров фарисеев
Шрифт:
Мистер Трефри сделал основательный глоток.
— Нарушаю обещание. Не все ли равно… вреда никому не будет, кроме меня.
Он взял трубку и набил ее табаком.
— Лежишь тут, боль адская, и покурить даже нельзя! Если б я от проповедей получал хоть половину того удовольствия, которое мне доставляет эта трубка! — Он откинулся на спинку кресла, погружаясь в блаженство. А затем продолжал, словно размышляя вслух: — Многое изменилось с тех пор, как я был молодым. В те годы молодому человеку приходилось добывать себе еду и кров и заботиться о своем будущем. Хорошо это получалось у него или нет все зависело от того, из какого материала он скроен. А нынче… куда там! Нынче у него голова всякой дурью набита — воображает, что он уже тот, кем еще только собирается стать.
— Вы несправедливы, — сказала Кристиан.
— Гм! Терпеть не могу покупать кота в мешке, — проворчал мистер Трефри. — Если я даю человеку деньги взаймы, то хочу знать, собирается ли он вернуть их; мне, может быть, не жаль денег, но я просто хочу знать. И во всем так. Мне все равно, богат ли человек… хотя имей в виду, Крис, это не плохое правило — судить о людях по их счету в банке. Но когда дело доходит до женитьбы, то есть одно очень простое правило: там, где не хватает на одного, не хватит и на двоих. Сколько ни трать слов — черное белым не станет, а разговорами сыт не будешь. Ты знаешь, Крис, я не люблю говорить о себе, но все же скажу тебе вот что… Когда я приехал в Лондон, я хотел жениться, но денег не было, и пришлось ждать. А когда у меня появились деньги… ну, это уже к делу не относится! — Он нахмурился и стал перебирать пальцами трубку. — Я не делал ей предложения, Крис, считал, что поступаю порядочно; теперь это вышло из моды!
Щеки Кристиан горели.
— Лежу я тут и все думаю, — продолжал мистер Трефри. — Ничего не поделаешь. Только скажи мне вот что. Ты хорошо знаешь, чего тебе надо? Что ты знаешь о жизни? Хочешь не хочешь, а жизнь не такая совсем, как ты себе ее представляешь. В жизни всяко бывает, но главное — не ошибаться вначале.
Кристиан думала: «Неужели он никогда не поймет?»
— Я поправляюсь с каждым днем, — продолжал мистер Трефри, — но все равно долго я не протяну. Не очень-то приятно лежать и думать, что, когда ты умрешь, некому будет притормаживать!
— Дядя, не говорите так! — пробормотала Кристиан.
— Что толку закрывать глаза на факты, Крис. Я пожил немало на этом свете; я знаю жизнь такой, какая она есть на самом деле; кроме тебя, мне теперь не о ком больше и думать.
— Но, дядя, если бы вы любили его так, как я люблю, вы бы не стали меня запугивать! Ведь страх — подлое, малодушное чувство. Вы, наверно, забыли об этом.
Мистер Трефри закрыл глаза.
— Да, — сказал он. — Я стар.
Кристиан уронила веер себе на колени; он лежал на ее белом платье, как большой алый лист; она не сводила с него глаз.
Мистер Трефри взглянул на нее.
— От него не было известий? — спросил он, вдруг что-то почувствовав.
— Вчера вечером, в той комнате, когда вы думали, что я разговариваю с Домиником…
Он уронил трубку.
— Что! — с трудом произнес он. — Вернулся?
Не поднимая головы, Кристиан сказала:
— Да, он вернулся; я нужна ему… я должна быть с ним, дядя.
Они долго молчали.
— Ты должна быть с ним? — повторил он.
Ей хотелось броситься перед ним на колени, но он сидел так тихо, что всякое движение казалось немыслимым, и она, сложа руки, молчала.
— Ты дай мне знать, когда будешь… уезжать, — проговорил мистер Трефри. — Спокойной ночи!
Кристиан тихо вышла в коридор. Бисерный занавес шелестел на сквозняке. До нее донеслись голоса.
— Для меня это дело чести, в противном случае я отказался бы лечить его.
— Бедный Николас — очень трудный человек! У него всегда была эта склонность к противоречию, и он сотни раз попадал из-за нее в беду. Дух противоречия у нас в крови. Это наша семейная черта. Мой старший брат погиб из-за такого же упрямства; у моей бедной сестры, которая была кротка, как овечка, это приняло несколько иную форму: она поступала, как должно, да только не к месту. Видите ли, это дело темперамента. Запаситесь терпением.
— Терпением, терпением, — повторил голос Дони, — но есть еще чувство ответственности. Последние две ночи я не смыкал глаз.
Послышался тихий свистящий шелест шелка.
— Ему так плохо?
Кристиан затаила дыхание. Наконец послышался ответ:
— Он составил завещание? Скажу вам откровенно, миссис Диси, еще один приступ, и у него почти не останется шансов на спасение.
Кристиан заткнула уши и выбежала в сад. Так, значит… она хотела бросить умирающего!
XXV
На следующий день Гарца пригласили в виллу. Мистер Трефри только что встал и облачился в теплый халат, старый, потертый, но сохранивший остатки былого великолепия. Морщинистые щеки его были чисто выбриты.
— Надеюсь, я вижу вас в добром здравии, — величественно произнес он. При воспоминании о их поездке и прощании у вьючной тропы Гарцу стало больно и стыдно. Вдруг в комнату вошла Кристиан; она постояла немного, глядя на него, и села.
— Крис! — сказал с укоризной мистер Трефри.
Она покачала головой; скорбный и вместе с тем смелый взгляд ее глаз, казалось, говорил о каком-то принятом решении.
— Я не вправе упрекать вас, мистер Гарц, — сказал мистер Трефри, — тем более, что, по словам Крис, вы намеревались поговорить со мной, чего я от вас и ожидал; но вам не следовало возвращаться.
— Сэр, я вернулся, потому что чувствовал себя обязанным сделать это. Позвольте все объяснить.
— С удовольствием выслушаю вас, — ответил мистер Трефри.
Гарц опять посмотрел на Кристиан, но она по-прежнему сидела, подперев руками подбородок.
— Я вернулся за ней, — сказал он. — Я могу зарабатывать на жизнь… хватит на нас обоих. Но я не могу ждать.
— Почему? Гарц не ответил.
— Почему? — снова загремел мистер Трефри. — Разве она не достойна того, чтобы ее ждали? Разве не надо сперва заслужить ее?
— Боюсь, что вы не поймете, — сказал художник. — Мое творчество и есть моя жизнь. Вы думаете, в противном случае я бы когда-нибудь покинул родную деревню и прошел бы через все, что мне пришлось пройти, чтобы стать хотя бы тем, чем я стал сейчас? Вы говорите, чтобы я подождал. Как же я могу работать, если мои мысли и воля несвободны? От меня не будет никакого толку. Вы просите меня вернуться в Англию… быть от нее за тысячу миль и знать, что она здесь, среди тех, кто ненавидит меня. Я буду знать, что она жестоко мучается, что здесь против меня ведется отчаянная борьба… и вы думаете, я смогу работать в таком состоянии? Другие… может быть, а я нет. Вот вам чистая правда. Если бы я меньше любил ее…