Винценц и подруга важных господ
Шрифт:
Альфа. Говорят, еще хуже. Азартные игры, скандалы, кокаин, неприятности с полицией и Бог знает что еще.
Подруга (виснет у нее на шее). Ой, послушай! А почему он непременно должен быть твоим? У любой другой я бы его не задумываясь отобрала! Убила бы ее! (Настойчиво.) Ты точно знаешь: он весьма равнодушен к любви?
Альфа. А я разве не равнодушна к его любви? Бабские истории.
Подруга. К этому я тоже равнодушна. Конечно, я люблю людей. Но, на мою беду, у мужчин все куда быстрее.
Альфа. Но ему и музыка безразлична.
Подруга.
Альфа. Жаль, что от волнения у нее так неприятно пахнет изо рта... Какое счастье, что ты опять здесь. Мне тут все до ужаса надоело!
Винценц (рассматривая ее). Ты мало изменилась. Выражение лица теперь несколько иное, но оно у тебя наигранное. Боже мой, а девушкой ты была прелестна! Просто чудо! Стоит закрыть глаза - и ты как наяву стоишь на корабельном мостике; ветер треплет твои юбки, ноги вытянуты, одна рука поднята вверх, машет белым платочком, а вверху словно бы пылает воздушного цвета огонь! В этом огне сгорали ваши надежды, наша любовь, наши мечты. Ты была как яростный воин.
Альфа. А ты должен был вернуться через три недели и не возвращался пятнадцать лет!
Винценц. Н-да, то-то и оно. Можно, конечно, посмотреть на это с двух сторон, с нынешней и с тогдашней. Тогда тебя обуревали великие идеи; страсть, слава - все это до поры до времени оставалось миражем. На деле у тебя был один только я. Испорченности в тебе было не больше чем в голодном желудке, а твоему аппетиту к жизни можно было лишь позавидовать. Да и моему тоже. Собственно говоря, мы вели себя не как мужчина и женщина, а как две девушки, тоскующие по одному мужчине!
Альфа. Но я любила тебя!
Винценц. Да, то-то и оно: я тебя тоже любил. Тогда на пароходе ты еще не исчезла, еще стояла там, прямая, маленькая, а я уже решил... ну, что ли... порвать наш обет. Вот как я тебя любил!
Так любил, что каждый куст, каждая лающая собачка в известном смысле были как бы частицей тебя. Ты понимаешь, о чем я, ведь и ты любила меня именно так. Становишься как бы бестелесным, просто облачком в прозрачной прозрачности, где другие люди и вещи тоже как бы просто облачка. Понимаешь речь гор и долин, вод и деревьев, ведь и сам говоришь с другим не словами, а только счастьем бытия, словно вы оба - маленькие царапинки, соседствующие в бесконечности. В итоге уже ни кусочка хлеба съесть невозможно, просто жуешь их и жуешь как молитвенная мельница.
Я тогда был на вершине этого счастья - когда уезжал. И вдруг я сказал себе, это Кати - в ту пору тебя еще звали не Альфой, - так вот, я сказал себе, что никак нельзя называться Кати или Винценц и постоянно
Альфа. Здесь ни одна душа не знает, как меня звали! Будь добр, не забывай об этом!
Винценц. Кроме Хальма, который как раз в ту пору ухаживал за тобой. Разве я был не прав? Черт его знает, что это за состояние. Одно ясно: его можно запечатлеть в камне, как Бернини запечатлел пораженную стрелою небес святую Терезу, или в стихах, но только не в плоти и крови. Куда уходит это неземное? И тут меня вдруг осенило: куда оно уходит, туда я и загляну! Я отправился за моей любовью; заранее, так сказать.
Альфа. Тебе нужна была вера. (Усаживает его рядом с собой.)
Винценц (отстраняясь). Подбросить шапку как можно выше? Вдруг бы она попала в поле тяготения луны и не вернулась, и мне бы пришлось лететь за нею?
А помнишь, Альфа, кто это сказал впервые? И помнишь - когда? За два дня до отъезда? А помнишь ли, кто не хотел бросать шапку? И к какой луне она вскорости улетела? Оглядываясь назад, не могу отделаться от ощущения, что ты уже тогда колебалась между мною и достопочтенной планетой господина Апулея-Хальма.
Альфа (берет его за руку). Ты слишком много требовал... По тем временам.
Винценц (снова высвобождаясь). Нет, Альфа, ты была права! Видишь ли, в итоге я потом тоже раз-другой подбрасывал шапку, а через несколько недель на землю, хлопая крыльями, плюхнулась гусыня.
Тут есть некая трудно постижимая связь. И говорить об этом я способен только с тобой, больше ни с кем. Где бы и у кого бы я впоследствии ни находился, я всегда чувствовал: говорить об этом я хочу только с тобой, ведь ты помнишь, какими мы были тогда. В странствиях меня не оставляла мысль: мы одновременно сбились с дороги и потому отыскать ее могли бы только сообща.
Альфа. Но как насчет сегодня? Ты же сказал, что на твое возвращение надо смотреть и с нынешних позиций?
Винценц (улыбаясь). Как я сказал? С нынешних позиций?.. Ну да. Все правильно... Слушай, Кати (берет ее за руку), значит, для девушки... и жизнь, и надежда волнующе туманны, будто видишь их сквозь матовое стекло? Я только нынче это и понимаю, позднее-то стекла везде и всюду выбивают. Осколки, пустые рамы. (Притягивая ее к себе.) Все это мне ужас как надоело. А ты... ты тоже несчастлива?.. Лишь то... что не завершилось... тогда между нами... еще прикрыто волшебным стеклом. Последним. Давай и его разобьем.
Целуются. Обнявшись, идут к алькову. По дороге присаживаются на оттоманку.
Альфа (озабоченно). Ты не очень развоображался оттого, что я тебя люблю? Это совершенно неважно.
Винценц. Ты, наверно, немножечко любишь этого Бэрли?
Альфа. Ах, Боже мой, ну что это такое?
Винценц. Вот именно. Ничто. Деньги - ничто, пока они, будто в каменных клетках, заключены в акциях, предприятиях и тому подобном. Я изобрел замечательную штуку. Ни один человек о ней еще не знает. Тебе первой расскажу. Мы станем много, много богаче Бэрли. Представляешь себе, что значит быть богатым?