Виновато море

Кларк Люси

– Гм…

– Миа ведь тебе говорила?

– Да, как-то раз. – Он вздохнул. – Мне жаль. Ты столько пережила.

– Да, это не лучший год моей жизни.

– Как ты? Как себя чувствуешь?

Она немного подумала. Поначалу из-за расставания с Эдом она была подавлена. Но теперь при мысли о нем она уже не чувствовала резкой душевной боли. Можно даже сказать, что по прошествии нескольких недель у нее появилось странное чувство облегчения.

– Пожалуй, неплохо. Не исключено, что Миа оказала мне услугу.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы

с Эдом не слишком подходили друг другу, – без обиняков ответила она. – И случившееся помогло раскрыть мне на это глаза.

– Что-то типа шоковой терапии?

Она улыбнулась:

– Да-да.

– Так теперь ты на Бали одна?

По улочке пролетел мопед, и Кейти невольно вдохнула оставшиеся после него в воздухе выхлопы.

– Да.

– Ну, будь там поосторожнее. Поосмотрительнее.

– Хорошо.

– Как тебе – нравится путешествовать?

– Порой трудновато. Немного одиноко. Но, в общем, бодрит. – Ей хотелось сказать ему, как ей его не хватает, но она осеклась и вместо этого добавила: – Интересно ездить по тем же местам, что и вы с Миа.

– А как тебе Западная Австралия?

– Красота. Немного пустынно, конечно, но невероятно красиво. Просторы поражают. Порой часами едешь на автобусе – и ни одной встречной машины. Даже немного жутковато.

– А Бали?

Кейти подняла глаза. Надвигалась ночь, и ей стало слегка не по себе. Вероятно, для нее Бали навсегда останется местом, где Миа провела последние недели своей жизни.

– Пока не знаю, – ответила она, приглаживая свободной рукой волосы. – Ладно, расскажи-ка мне лучше о себе. Как ты там все это время?

– Если честно – не очень. Порой мне все еще не верится, что ее больше нет. Иду в Порткрэй – и мне кажется, что она меня сейчас вот-вот догонит.

Кейти вспомнился тот сюрреалистичный мартовский день, когда хоронили Миа, и колючий ветер, пробиравший ее до костей возле церкви. Она вспомнила Финна в темно-синем костюме, с загорелым, но осунувшимся лицом.

Телефон трижды издал звук, предупреждающий о том, что деньги на исходе. Она поискала в сумке мелочь, но в ней остались лишь купюры.

– Послушай, Финн, у меня сейчас могут закончиться деньги, а я позвонила тебе, потому что хотела кое-что объяснить…

– Да-да, говори.

Но сказать нужно было так много, что она не знала, с чего начать.

– Дневник Миа помог мне кое в чем разобраться.

– В чем?

– Я теперь знаю, почему она улетела на Бали. – Она сделала паузу. – Ты ее не бросал.

– Нет. Это она от меня улетела.

– Я ведь не дала тебе возможности все объяснить. Прости меня за то, что произошло на похоронах…

– Тебе не за что извиняться, – категорично возразил он. Непринужденность исчезла из его тона. – Я нес за Миа ответственность. Я должен был сообщить тебе, что она на Бали.

– Нет, Финн…

– Ей нельзя было лететь туда одной.

– Ты в этом не виноват.

– Не виноват? – Его тон стал резким и холодным.

Сигналы в трубке

становились все громче, пока не слились в один – высокий и продолжительный.

Кейти отыскала тихий ресторанчик, заказала себе лапшу и, облокотившись о стол, смотрела, как она остывает. Время от времени она тыкала ее вилкой, и блестящие разбухшие лапшинки шевелились, извиваясь.

Она продолжала думать о Финне, и теплые воспоминания об их прошлом были похожи на поцелуи: тихое потрескивание лопающихся мыльных пузырьков на ее пальцах, когда они впервые поцеловались; его мурлыканье себе под нос, когда он готовил еду; прикосновение ко лбу его губ, когда он оставлял ее спящей в кровати. Но потом на первый план выдвинулись совсем другие картинки: Финн с Миа, она – на нем, и они занимаются любовью на скалах; их улыбки и объятия после приземления в красной пыли с еще парящими в небе над ними парашютами; упавшая на лицо Миа прядь волос, когда она, повернувшись, увидела Финна, ждавшего ее в аэропорту Петра.

Официант в стоптанных, но тщательно начищенных черных туфлях подошел к ее столику.

– Все в порядке, мадам? – поинтересовался он, глядя на ее тарелку.

Не желая его обидеть, Кейти заставила себя съесть немного лапши, чуть не поперхнувшись от крепких специй, и, расплатившись, ушла.

Она зашагала уверенной целеустремленной походкой, о необходимости которой неизменно напоминала себе, когда ходила по Лондону после наступления темноты. Возле входа в гостиницу ей встретился старик с выцветшими голубыми глазами, тащивший привязанную веревкой к поясу повозку. Ссутулив плечи, он семенил шаркающими шажками. Повозка, подсвечиваемая двумя фонариками, была завалена поделками из ракушек: отшлифованные чаши, обрамленные в рамки из ракушечника зеркала, перламутровые подсвечники, «музыка ветра» с витыми раковинами.

Она остановилась, заметив одно ожерелье. На тонкую нить были нанизаны сотни мельчайших ракушек с единственной жемчужинкой в центре. По ее спине пробежали мурашки: ожерелье так напоминало то, что было на Миа в день смерти. «Неужели ты, как и я, стояла здесь? Может, эти бусы напомнили тебе о том времени, когда мы вместе искали ракушки на пляжах Корнуолла? Был ли рядом с тобой Ной? Было ли тебе хорошо?»

Заплатив за бусы, Кейти повесила их себе на шею. Ракушки оказались холодными, и она осторожно прижала жемчужинку пальцами к коже, чтобы ее согреть.

Войдя в гостиницу, Кейти обогнула шумную толпу возле стойки регистрации и стала подниматься по лестнице. Сквозь тонкие коридорные стены до нее донеслась ругань с последовавшим грохотом – словно кто-то пнул ногой стол. Решив запереться на ночь изнутри, она внутренне порадовалась, что у нее был отдельный номер, а не общая комната.

Вдруг Кейти остановилась как вкопанная. Дверь в номер была широко открыта, а под замком зияла дыра. Она резко обернулась, проверяя, не ошиблась ли. Однако это, несомненно, была ее комната.