Винтервуд
Шрифт:
Шарлотта рассмеялась тихим журчащим смехом:
— Я тебе в них не нравлюсь? Тогда обещаю: недолго. Тетя Тэймсон не стала бы требовать от меня этого. Она была очень мирской женщиной. Если это может доставить тебе удовольствие, знай, что я заказала несколько более приятных туалетов серого цвета. Я хотела бы заказать светло-лиловое, но этот цвет теперь всегда будет слишком тяжело напоминать мне о мое бедной дорогой тете. Не позволить ли нам себе на Рождество небольшие празднества — разумеется, ничего особенного, а то весь этот мрак скверно действует на детей. Может, позовем совсем немного гостей в Сочельник? — Голос
Лавиния положила на пол отобранные книги и потерла свои затекшие руки. Зачем только она выслушала все это! Подслушивать чужие разговоры — последнее дело. Слова Дэниела были такими жесткими и холодными, и теперь чувство страха, поселившееся в ее душе с момента кончины леди Тэмсон, овладело ею сильнее, чем когда-либо раньше. Шарлотта весело планировала, на что потратить состояние. Ей еще только предстояло узнать, что это состояние принадлежит другой.
— Как мы им скажем? — содрогаясь от страха, спросила Элиза.
— Предоставьте это мне, — ответила Лавиния. — Я это сделаю, когда из Лондона прибудет мистер Маллинсон. И не волнуйтесь, Элиза. Мы ни в чем не виноваты. Воля умирающей должна быть соблюдена.
Джонатан Пит, глядящий на нее с нескрываемым желанием; Дэниел, собирающийся держать ее до тех пор, когда она, подобно состарившейся лошади или собаке, перестанет быть полезной; предстоящее обнародование тайного завещания; Флора, молчаливая и бледная с момента кончины леди Тэймсон... Открывавшиеся перед ней перспективы едва ли можно было назвать приятными.
Флора терпеливо сидела в своем кресле, пока мисс Туул, портниха, со скорбно вытянутым лицом суетилась вокруг нее, сочувственно цокая языком:
— Прямо мышонок какой-то. Ни слова не проронит.
Лавиния была согласна с ней. Ей даже хотелось, чтобы Флора дала волю своему дурному нраву или заметила истерику. С тех пор как ей осторожно сообщили смерти ее бабушки, она почти совсем не разговаривала.
Единственное, что она произнесла сдавленным голо, сом, это:
— Я рада. Она была неприятной старухой. — При этом глаза ее потемнели, став, видимо под действие шока, почти черными. После этого даже Эдварду не удавалось хоть сколько-нибудь ее расшевелить. Она была бледной, вялой, не уделяла ни малейшего внимания урокам и отказывалась делать простые упражнения, продуманные Лавинией, чтобы вернуть гибкость ее телу. Она позволяла проделывать с собой все, что угодно, без какого-либо протеста. Казалось, она даже утратила свою способность сердиться. Лавиния считала, что это самый скверный признак.
Однако Флора настояла на том, что пойдет на похороны леди Тэймсон. Она хотела, чтобы ей сшили траурное платье, и покорно высиживала примерки. Единственное, против чего она запротестовала, — это против предложения Лавинии надеть свои новые туфли.
— О нет, мисс Херст. Вы сказали, что они для танцев. Значит, они совершенно не подходят для похорон. Положите их, пожалуйста, обратно в коробку.
Там, подумала со страхом Лавиния, они отныне и останутся. Однако все это вскоре должно
Мистер Маллинсон прибыл из Лондона и пришел на кладбище. Была, конечно, и Элиза с красными от слез глазами. А больше никто не знал о похоронах какой-то престарелой женщины, привезенной из другой страны, чтобы быть похороненной рядом с ее давным-давно умершим сыном; а если кто и знал, никому до этого события не было дела.
Никто не произнес слова похвалы умершей, потому что по-настоящему никто ее не знал. Высказалась о ей одна только Флора. Напряженным негодующим голосом она сказала:
— Ей не следовало уходить к маленькому Тому. Мне она была нужнее. — Затем, почти внезапно, на лице ее появилось странное выражение, глаза ее сверкнули.
— В чем дело? — встревоженно прошептала Лавиния. Неужели девочка устроит один из своих истерических припадков здесь, на кладбище?
— Я хочу вернуться домой. Быстро!
В столовой были приготовлены закуски и вино, в камине уютно горел огонь.
Но никто не проявил ко всему этому особого внимания, ибо сразу же по возвращении домой Флора объяснила причину своего странного поведения.
— Я двинула пальцами ног, мисс Херст. В тот момент, когда мы находились возле могилы. На деревьях кричали вороны, и их карканье страшно походило на смех бабушки Тэймсон. В тот момент, когда эта мысль пришла мне в голову, пальцы у меня на ногах шевельнулись.
— Покажи мне, — велела Лавиния, отбрасывая в сторону одеяла.
Но сейчас, когда все столпились вокруг нее, ничего не произошло. От натуги лицо Флоры заострилось и стало пугающе-изможденным. Она начала плакать, тыча себе в глаза пальцами.
— Но это в самом деле было. Честное слово — было. Мне вовсе не показалось.
— Значит, это повторится, — сказал Дэниел. Он поднял ее на руки, готовясь отнести наверх. — Плачь, сколько тебе хочется, детка. Тебе уже много дней назад надо было поплакать.
— Папа, бабушка Тэймсон говорила мне, что я смогу двигать пальцами ног, если попытаюсь это сделать. Она говорила, что я просто ленюсь. Жаль, что я не обращалась с ней получше.
— Я думаю, она любила тебя такой, какая ты есть. Не правда ли, мисс Херст?
Лавиния кивнула, зная, что эти слова более справедливы, чем Дэниел подозревает. Флору уложили на кровать, но она все не успокаивалась. Наконец Шарлотта, не в силах больше сдерживать нетерпение в ожидании более важной церемонии дня, а именно — чтения завещания, заявила, что у нее есть верное средство умерить горе Флоры.
Она поспешно ушла и возвратилась с темно-синей бутылочкой.
— А ну-ка, детка, глотни всего одну ложечку вот этого лекарства, и ты чудесно заснешь.
Полные затаенной боли глаза Флоры встретились с глазами матери.