Виражи Судьбы
Шрифт:
Они не понимали, какой день, какой час; их девайсы, часы и мобильники были раскиданы по номеру, как и одежда. Они не нуждались в напоминании о том, что все временно.
Они это знали.
Но вели себя, словно дети, удравшие от реальности. Так, однажды, нашарив трубки одновременно «заурчавших» смартфонов, мужчина и девушка взглянули на экраны, переглянулись и… начали прикладывать телефоны один к другому,
Они не выходили из номера уже вторые сутки.
Персонал понимающе улыбался, принимая очередной заказ на доставку из ресторана, и в жесткой форме отвергал любые предложения темных личностей об оплате «любительского фото пары любого качества».
Репутацией отеля дорожили, секьюрити были на высоте — поэтому Сторм его и выбрал. Милые улыбки, скромно опущенные глаза, расторопность и бесшумность — персонал был вышколен так же, как в и маленькой фирме Хэлл.
Номер был серо-серебристо-лиловым.
Шелк простыней, вельвет портьер, гобелен обивки и диванных подушек, высокий мягкий ворс ковра; свечи в высоких подсвечниках из толстого цветного стекла, ранние декабрьские сумерки в высоких викторианских окнах и тишина, которая бывает только зимой — снежная, ватная…
Белые хлопья за окном и белые орхидеи в номере.
Белые и лиловые — нежность и печаль…
*
— … Меч сотрет железо ножен, а душа источит грудь. Вечный пламень невозможен: сердцу надо отдохнуть…
Марина проговорила строчки по-русски, затем — по-английски, и затаилась, уткнувшись губами в его плечо. Повисла такая тишина, что биение их сердец показались Алексу колокольным звоном.
К сожалению, не венчальным.
Воздух в номере застыл и словно уплотнился, приковывая их к друг другу.
— Снова какой-то русский поэт? — очень тихо спросил он.
«Она с тобой прощается. Прощается!!» — вопило внутри.
Голоса не хватало. Ни голоса, ни решимости вынуть из кармана синюю бархатную коробочку и окольцевать эту разноликую ведьму…
— Это Байрон, Санечка.
— «Sonechkah»? — попытался повторить Сторм. — Опять новое прозвище?
Он погладил шелковую кожу ее шеи, пропустил сквозь пальцы прядь непривычно каштановых волос.
— Пусть будет Байрон, — вздохнул он, — Послушай-ка другое: «У сердца с глазом — тайный договор: они друг другу облегчают муки. Когда тебя напрасно ищет взор, и сердце задыхается в разлуке».
— Шекспир, — улыбнулась Марина.
Он почувствовал, как шевельнулись
— И я… Я, Хэлл!
Алекс подтянул ее кверху, чтобы увидеть лицо.
Оно было умиротворенным и безмятежным, но противное тревожное чувство близкого расставания не исчезало.
Сторм попытался припомнить, когда в последний раз читал стихи женщине, да еще в постели. Получалось очень-очень давно. И стихи были, мягко говоря… распутными. А сам он — упоротым в дым.
Алекс рассмеялся своим воспоминаниям.
— Нам надо куда-нибудь выйти, — выдавил он сквозь смех. — И что-то съесть.
— Зачем? — удивилась Марина, на секунду выныривая из блаженной дремы и приподнимая непривычно длинные, темные ресницы — произведение Майкла.
***
Все это было как-то немного… «киношно» — ее окрашенные волосы и брови, не сошедший с кожи бронзаж; измененные очертания губ, после исчезновения помады оказавшихся еще более детскими, чем до вмешательства ее брата.
Прав был Алан: она — идеальная модель и, возможно неплохая актриса.
Но она же не даст этого узнать ни себе, ни тем, кто ее об этом просит!
И что ее так тянет писать именно сейчас, в этом возрасте, когда ее богатство и талант — тело, лицо, непосредственность, манкость, фееричность…
Ну почему она не может быть с ним в Голливуде, а романы свои отложить до… ну еще лет на пятнадцать хотя бы?!
И он бы снимался с ней в чем угодно, хоть в той же надоевшей «Крови» — плевать! Это было бы здорово, и ей бы самой понравилось — он уверен.
И Майкл тоже это понимает, поэтому и помогает ей остаться за кадром — по другую сторону камеры.
Стоит только начать — это уже не отпустит. Съемки, как наркотик. Может быть, даже сильнее. Профессия связала бы их, помогла бы ей войти в его мир, перестать бояться и убегать …
***
— Затем, что, когда ты так близко, я не могу испытывать одну лишь нежность, — Сторм поднял ее подбородок и заглянул в немного сонные глаза. — Я не настолько стар или пресыщен тобой! В общем, мы рискуем не выйти из номера совсем.
В ее глазах словно зажегся свет: «васильки» ожили и брызнули искрами.
— В смысле… живыми?
— Ну да, — выдохнул он, сгребая пальцами шелковые пряди и наматывая на ладонь.
— Но это был бы самый приятный способ самоубийства, — она зажмурилась, и, закинув руки ему на шею, крепко прижалась и одновременно потянулась, скользя по его коже всеми своими «выпуклостями».