Виражи Судьбы
Шрифт:
Сторм внимательно взглянул на фотографа, в котором сейчас о его ориентации говорили, пожалуй, только подведенные глаза. Перед ним снова стоял прежний Михаил Коэнте, Мик, Фестиваль — эмигрант из России, и просто рассерженный дворовый пацан.
До встречи с актером у Марины была целая жизнь, о которой он никогда не спрашивал. Его устраивала та информация, которую давала она сама. В его мире было принято свято блюсти личное пространство и уважать решения партнера.
В семье Олле-Стуре так воспитывали —
Вот только он не знал, что между действительно близкими людьми не бывает лишних вопросов. И опыта благополучного разрешения подобных ситуаций у него не было. К тому же только сейчас до Алекса стало доходить, насколько она стали близки, и как редко за все время их «отношений», он давал ей понять, что ценит, или гордится, или благодарен…
Сторму не важны были интересы или успехи девушки — важно было ее физическое присутствие, и те чувства, которые она в нем вызывала. Он, как и его клыкастый персонаж, считал ее своей по умолчанию — а все остальное значения не имело.
Но, оказывается, он лукавил сам с собой, потому что будь она рядовой, обычной хорошенькой старлеткой, он бы давно забыл о ней думать. Вернее, забыл бы, после того, как пару раз трахнул. Ведь, в отношениях с Хэлл в начале он так и предполагал…
— Рассказывай! — вздохнул парень. — Пожалуйста… И дай мне еще пива.
Эпизод 47
Семья — это те, кто сражается за тебя,
и за кого сражаешься ты.
Майкл ворочался без сна. Правильно ли было вмешиваться?
Поднялся, открыл огромную раму, впустив в лофт сырой холодный воздух.
На рабочем столе перед окном зашелестели страницы альбома. Мулат подошел, завернул его в хрусткую бумагу, затем — в ткань и убрал в сейф.
Вернулся к столу, уселся в удобное кресло и ткнул пальцем в клавиатуру. Монитор неохотно отозвался, набирая свечение. Майкл нетерпеливо барабанил пальцами по столешнице.
Наконец, рабочий стол засиял его постером к «Swan Lake» — тремя женскими фигурами, переплетенными между собой и словно прорастающими одна из другой — экспрессивными, ослепительно белыми, словно на ярком свете, с намеком на цвет и одежду из разных эпох. Изображение было поделено фоном на две части: с одной стороны он был дымчато-серым, у женских фигур — почти черным. С другой — серый становился светлее, слегка наливаясь голубым и хаки.
Едва намеченные у краев, но все же читаемые, тонкие контуры проявляли две мужские фигуры в профиль, спиной к женской середине, выделяя на светлой стороне обшлаг рукава шинели с форменными нашивками и крупной, сжатой в кулак, мужской ладонью, и, на темной — обтянутую перчаткой более изящную мужскую кисть, пальцы которой удерживали раскрытый «Брегет». Часы, в отличие от фона, были изображены четко: блеск золота знаков на циферблате, гравированного корпуса и цепочки делал их почти живыми
Три женщины, три возраста и одна непростая судьба.
Может, у четвертой все сложится иначе — более счастливо?
Когда-то семья Краузе вмешалась в его жизнь и изменила ее. Вернее, просто дала шанс выжить и остаться человеком, безо всякого переносного смысла. И теперь он возвращал долг, пытаясь не дать исчезнуть последней из этого рода. Хотя, кому он врал… С тех пор, как Маруська нашла его в подъезде — замерзшего, голодного пацана — и накормила своим школьным завтраком, это уже была и его семья.
Ей было семь, ему — одиннадцать. Но эти четыре мишкиных года вместили опыта куда больше, чем положено ребенку.
Когда менты сложили его мать в мешок и как мусор вынесли из квартиры, здоровая мордатая тетка из опеки велела ему собирать вещи. Пацан неохотно пихал несвежие тряпки в рюкзак, как вдруг на пороге появилась Маринка за руку со своим отцом.
Красивый высокий мужчина взглянул упирающемуся Мишке в глаза, подмигнул и произнес тетке тоном, не терпящим возражений:
— Оставьте мальчика! Мы оформляем патронат.
И сунул ей в лицо свой паспорт.
Та злобно выхватила его свободной рукой и попыталась открыть, не отпуская куртку Фестиваля. Когда у нее не получилось, она пнула подростка к вошедшим и равнодушно пробубнила:
— Держите, а то сбежит.
Открыла документ и, вынув оттуда доллары, не глядя сунула себе в карман. Затем вернула паспорт владельцу, крепко державшему чумазую холодную ладошку. Документ у нее взяла девочка и взглянула на отца.
Их взгляды пересеклись, и Мишка увидел в них столько взрослого взаимопонимания, что чуть не заплакал — на него никто и никогда в жизни так не смотрел.
— Вы не запишите мои координаты? — поинтересовался Машкин отец.
— А зачем? Если вы оформляете опекунство, вы сами нас найдете. А сегодня мы с вами не виделись! Как и с этим… «загорелым» мальчиком. Он — просто сбежал… Да, девочка?
— Нет, инспектор, — голоском невинного младенца откликнулась Марина, передавая паспорт отцу. — Мы с папой забрали его к нам жить! И меня дома учат не врать.
— В вашем кармане среди мертвых американских президентов моя визитка, — со спокойной улыбкой добавил ее отец. — Найдите время и позвоните. Проявите инициативу — и всем будет хорошо. Поняли меня?
Он убрал паспорт во внутренний карман элегантного пиджака и на уровне груди выразительным международным жестом потер указательный и большой пальцы, наблюдая, как в бесцветных глазах соцработника загорается жадный блеск.
— Вещи мальчика будете брать?
Фестиваль растерянно обвел взглядом обшарпаную, прокуренную комнату, и тоскливо покосился на собранный рюкзак.
— Миш, хочешь что-нибудь отсюда взять? — насупившись, спросила девочка.
Он опустил глаза и помотал головой.