Вирсавия
Шрифт:
Вирсавия тоже постоянно заставляла его упражняться в искусстве слушания.
Все, что он предпринимал в оставшееся ему время, имело свой исток в слушании, душа как бы отодвинулась от поверхности его существа, от рта, и горла, и рук, отодвинулась вовнутрь, в прежде пустое пространство меж его ушами.
Сейчас он слушал старую женщину из Фекои. Глаза ее избегали его взора, одета она была в плащ из черной мешковины — знак печали, или бедности, или того и другого сразу, а принадлежала она к пастушьему народу на краю Иудейской пустыни.
Я вдова, сказала она, а двое
Хотят они погасить единственную искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на лице земли.
Иди спокойно домой, сказал царь, понимая, что дело ее трудное, что вот так, сразу, его не решишь. В должное время я дам приказание о тебе.
Вина лежит на мне, сказала женщина. Должно нести мне всю эту вину.
Если кто-нибудь тронет тебя, скажи ему: царь освободил меня от вины сына моего. И приведи ко мне того, кто беспокоит тебя.
А если убьют они моего сына? — спросила женщина.
Важнее всего — продолжение жизни, сказал Давид. Не падет и волос сына твоего на землю. Семя мужа твоего — святыня. Искра жизни обитает в мужском семени.
По-прежнему ли должно мне защищать и хранить сына моего?
Да, сказал Давид. Хоть он братоубийца, но он и святыня, ибо он хрупкий сосуд, в коем семя мужа твоего движется сквозь время.
Женщина помолчала немного. Потом сказала:
Позволь рабе твоей сказать еще слово господину моему царю.
Много людей ждет на лестнице, отвечал он. Постарайся говорить кратко.
И женщина из Фекои сказала:
У тебя тоже есть сын, который убил своего брата. Но ты изгнал его. Мы все умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать. Но Бог желает, чтобы искра жизни продолжала гореть, даже когда мы далеко и в изгнании. Как же ты, который все слышит и все видит и в мудрости подобен ангелу Божию, можешь быть так слеп, что не позволяешь сыну твоему возвратиться к тебе?
И тогда понял Давид, как обстояло с этой женщиной и ее сыновьями и описанием беды ее.
Кто послал тебя? — сказал он. Вирсавия? Или пророк? Или Иоав?
Иоав.
А твой рассказ о сыне, который убил брата? Это ложь?
Нет, сказала женщина. Не ложь. Но притча.
Стало быть, Иоав придумал эту притчу, изображающую Авессалома?
Иоав вложил все эти слова в уста мои, одно за другим, ответила женщина из Фекои.
Давид дал ей на дорогу вяленое куропачье бедро, и послал за Иоавом, и велел Иоаву возвратить Авессалома домой из Гессура. Но не позволил он Авессалому приходить в царский дом, и упражняться с Вирсавией в стрельбе из лука, и встречаться с Соломоном, ибо однажды изведавший вкус к заманчивому греху братоубийства с легкостью может снова впасть в соблазн, ему должно жить в мире и тиши дома своего.
Так Авессалом вернулся в Иерусалим, Иоав привез его, и те, кто с такою хитростью подготовил его возвращение, приложили столько усилий лишь затем, чтобы он сам позаботился о своей погибели.
Да, Давид стал первым
В последние годы два советника приблизились к царю больше всех других, стали близки ему почти так же, как Вирсавия: Ахитофел Гилонянин, которого в дом его привела Вирсавия, и Хусий из Вефиля.
Вот эти двое и Вирсавия посоветовали ему отослать огромный венец аммонитского царя обратно в Равву, венец, который никто не мог носить и который так любил Авессалом, царем в Равве стал меж тем сын Аннона, Сови, для него венец этот был святынею, в Иерусалиме же он был всего-навсего громоздкой вещью; и Вирсавия сказала: ничего нет дороже, чем дружество царя, и немногое можно приобрести столь малой ценой.
И Давид в самом деле отослал венец в Равву, скрепив таким образом мир между своим народом и аммонитянами, мир, который установил своим мечом Иоав.
Ахитофел приходился отцом отцу Вирсавии, она хотела иметь рядом толику своего прошлого, живую плоть, что несла семя ее рода. Он был старше самого Давида и имел обыкновение свивать свою редкую седую бороду в двойную петлю, которая скрывала морщинистую шею, а когда говорил, он закрывал глаза, показывая, что нет у него никаких иных помыслов.
Хусий был из числа приставников, которые следовали за Давидом с тех давних лет, когда боролся он с Саулом за царский престол. Этот Хусий сильно хромал, он повредил колено, упавши с мула во время бегства от Саула в Нубию. Порою царь сомневался в его уме, ведь суждения его часто были туманны и трудны для истолкования, но он все же не мог без него обойтись, потому что Хусий был один из немногих людей, которые постоянно встречались с Богом. Эти встречи происходили в сновидениях Хусия, он видел их внутренним взором, память о сновидениях сохранялась в его глазах. Хусий единственный в доме Давидовом умел просто и ясно ответить на вопрос: каков же есть Господь?
Он похож на царя, сидит на кожаной скамье, утвердив чрево Свое на коленях, лицом Он напоминает старую и мудрую хищную птицу, Он наполняет меня ужасом и радостью.
Но что Он говорит?
Он молчит. И все же я думаю, Он бы выслушал меня, если бы я мог что-нибудь сказать. Но губы мои цепенеют, когда я вижу Его.
Вот почему Давид питал к Хусию нежную привязанность: этот человек мог вступать в общение с Господом, не сгорая и не становясь пророком.
Ведь было так: к пророкам он прислушивался все реже, их суждения всегда требовали истолкования, крикливые их голоса и вечная горячность не приносили ему никакой пользы, нет, он только досадовал из-за пророков, и печалился, и не спал ночи.
И вот теперь Давид сказал Ахитофелу и Хусию, а также и Вирсавии, что стояла обок него:
Хитростью соблазнили меня возвратить в Иерусалим сына моего Авессалома, братоубийцу. Женщина из Фекои, что уговорила меня, была послана Иоавом. Но кто послал Иоава?
Царь хотел показать им свою проницательность.
Авессалом — разрушитель и опустошитель, продолжал он, Авессалом распространяет вокруг себя уничтожение, как будто ангел моровой язвы, если Господь не остановит его, он истребит весь мой дом.