Вишнёвая смола

Соломатина Татьяна Юрьевна

А «фемина» делает вид, что не понимает, кому это такой красивый молодой человек куры строит. Тебе, тебе, курица! Или, может, стесняется. Или думает, что издевается он над ней, потому что ну что ещё, в самом деле, может делать такой красивый мужчина, как Сашка Калеуш, с такой общипанной курицей, кроме как издеваться?

В общем, покраснела и куда-то свалила. А Сашка всё кино, вместо того чтобы смотреть, головой крутил. И на выходе разыскал эту курицу и потащил её с нами в кафе.

– Знакомьтесь все, это Диночка!

Девица моего брата ещё раз фыркнула, а я вежливо поздоровалась. Потому что для начала надо быть вежливой, пофыркать всегда успеешь.

Вот с тех пор эта Диночка везде с Сашкой Калеушем и таскается. И с нами, и с ним одним. Потому что с тех пор как у Сашки Калеуша есть Диночка, с нами он гуляет куда реже. Летом вот, что правда, куда чаще. Почти всё время. Так что летом можно сказать даже постоянно. Сама Диночка живёт в общаге, путает Жана Кокто с Полем Кокто (это в компании у моего старшего брата такая шутка была про «– Ой, кто это?! – Кокто это!», потому что кони в пальто и прочая Барто всем надоели, ну я вдобавок ещё и выяснила, кто такие эти Кокто) и таки вот-вот проткнёт своим длинным тощим носом крепкий семейный очаг Сашки Калеуша. Причём самое странное вот что: вокруг Сашки Калеуша всегда крутилось очень много по настоящему красивых девушек. Это даже я, хотя всех девушек скопом терпеть не могу, понимаю. Потому что терпеть я их не могу от всего сердца, а понимаю про всё я умом. Если тебе девять лет и никто не воспринимает тебя всерьёз, надо очень крепко про всё понимать умом, не выдавая ничего, что от сердца. Я даже Диночкиной подругой от всего ума прикинулась, сердечно её ненавидя. Она, кстати, очень обрадовалась, дурочка, что девятилетняя девчонка с ней тепло и по-дружески разговаривает. Видно, не сладко той Диночке живётся, раз она такой мелочи, как внимание маленькой девочки, радуется. Хотя любая умная женщина сразу бы поняла, что Сашка Калеуш мне самой нравится. Умная женщина такое бы и про девятилетнюю девочку сразу поняла. Но умными женщинами вокруг моего старшего брата и Сашки Калеуша и не пахло. Умных женщин вообще мало. Я лично с умными

женщинами не знакома. С красивыми девушками – да. А вот с умными женщинами пока нет. Не встречались они мне. Мама и тётя не в счёт. По целому ряду причин, которые лучше не обсуждать. Учительницы – не в счёт, потому что среди них есть добрые и злые, а умных, извините, нет. И даже мама Сашки Калеуша не в счёт. Хотя и с ней я тоже знакома.

У Сашки Калеуша мама – начальница женской зоны. Во как! Сразу я этого, конечно же, не знала. Я только слышала, что Сашка Калеуш – «мажор». И даже сначала ничего не знала про этот мажор, кроме того, что учу про мажор и все его разновидности в музыкальной школе. И к Сашке Калеушу этот музыкальный мажор как раз очень подходил, потому что Сашка всегда весёлый. Как его ни транспонируй, ни хроматизируй и всё остальное, что можно делать с мажором. Сашка Калеуш был мажорным, даже когда не сдавал курсовую и заваливал сессию. Это с ним случалось – не сдать курсовую и завалить сессию. Он только весело (то есть – мажорно!) говорил: «Ерунда!» – и продолжал мажориться (то есть – веселиться) дальше. И всегда в итоге сдавал курсовую и сессию, хотя ничего не учил, а валялся с нами на пляже, ходил в кино и гонял в красивой куртке и в красивом шлеме на своём мотоцикле. Таких курток, шлемов и мотоциклов я больше не видела в нашем городе, хотя достаточно часто хожу по улицам. И вот однажды, когда я с моим старшим братом и Сашкой Калеушем шла по улице пешком, Сашка и сказал:

– А идёмте ко мне домой, пожрём!

И мы пошли к нему домой пожрать. То есть – поесть. Девятилетним девочкам не полагается говорить слово «пожрать» – это взросло-мужское слово. Сашка думал, что родителей дома нет, но дома оказалась его мама. Очень красивая женщина, между прочим. Я способна оценить женскую красоту, несмотря на то что я всего лишь девятилетняя девочка. Если сравнивать красоту мамы Сашки Калеуша с внешностью позже появившейся Диночки, то это всё равно что сравнивать море с лужей. Причём не с такой лужей, что всё лето живёт в переулке по соседству с бабушкиным домом, а с маленькой лужицей, что возникает после дождя где-нибудь на асфальте. Такая себе лужица, в трещине. Или в выбоине. Незначительная такая, быстропроходящая лужица, каких сотни после ливня и которые быстро пересыхают, и никто их толком и не замечает. Вот девица моего старшего брата – та была монументальной, как та огромная, никогда не пересыхающая лужа по соседству. Не в смысле фигуры, там, и размера. С размерами фигуры у девицы брата как раз всё было нормально, если не сказать отлично. Девица брата в другом смысле была огромная лужа. Ну да сейчас не о ней, потому что с девицей старшего брата я сжилась, как сжилась с монументальной лужей. Без неё, пожалуй, было бы как-то не так. Как-то не так – это непривычно. Все мы рабы своих привычек, чтобы вы знали. Даже если нам всего девять лет.

В общем, пришли мы к Сашке Калеушу домой, а там его мама. Красивая, с манерами настолько простыми, что где-то даже величественными, и в очень красивом платье. В джинсовом. На кнопках-заклёпках и с пояском. Таких платьев ни у кого нет. А если у кого и есть, то вот так запросто, на кухне, их никто не носит. Берегут на выход в какие-нибудь носоутирательные гости, часто практикуемые у взрослых женщин, мнящих себя подругами. В театр такое платье не наденешь – в театр в джинсах не ходят, хотя бы джинсы и были платьем. На пляж в таком платье не пойдёшь – жарко, на пляж надо ходить в лёгких сарафанах или в шортах. Женщины – в лёгких сарафанах, девочки ещё могут ходить в шортах. Я, видимо, не совсем уже девочка, потому что однажды какая-то тётенька прошипела мне вслед: «Ишь, здоровая кобыла, в трусах шляется!» – хотя я совсем ещё девочка. Я обернулась к тётеньке и сказала: «Сама ты кобыла! Мне всего девять лет!» – потому что была с братом за руку. С братом за руку такое можно сказать любой шипящей тётеньке. При маме никого нельзя оскорблять в ответ на оскорбление, потому что будешь «невоспитанная». И при папе никого нельзя оскорблять в ответ на оскорбление, потому что будешь «опустившаяся до уровня хабалки!». А при брате ещё можно. Потому что он хоть уже и взрослый, но про детей ещё понимает. Понимает, что дети тоже имеют право! Когда моему старшему брату было четырнадцать лет, а мама лежала в больнице, он бросил музыкальную школу. Потому что когда он хотел её бросать при маме – было «нельзя и точка!». А когда мама была в больнице, старший брат сказал папе, что он имеет право, и показал папе конституцию. Конституция – это такой основной закон. И там написано про права, в том числе – ребёнка, которые папе ещё можно впарить, а маме на те конституционные, то есть основно-законные права наплевать с большой колокольни. Я сама эту историю смутно помню, мне тогда всего четыре было. Но мама часто рассказывает гостям эту историю, чтобы продемонстрировать, какой папа дурак и какой мой старший брат – её любимый сын – умный. Так что я эту историю хоть и смутно помню, но наизусть знаю.

Короче, такое джинсовое платье на клёпках и с поясочком, как у мамы Сашки Калеуша, существует, только чтобы подруг пораздражать, потому что ни в театр, ни на пляж его не наденешь и на Привоз в таком тоже не пойдёшь. Ну, во всяком случае, в том мире, в котором я живу, в таком платье на Привоз не ходят. В таких платьях по Привозу иногда ходят спекулянтки. Но мама Сашки Калеуша не спекулянтка, а, как тем же вечером дома выяснилось, – наоборот: начальница женской зоны. Вопиющее наоборот – потому что спекулянтки закон нарушают, а мама Сашки Калеуша смотрит за теми тётеньками, которые закон нарушили и теперь за это сидят. Если бы я это знала, когда мы зашли к Сашке Калеушу пожрать (то есть – поесть, конечно же!), я бы попросила её пересажать всех тех тётенек, которые шипят гадости вслед девятилетним девочкам. Папа сказал, что мама Сашки Калеуша не сажает, а только следит за уже сидящими тётеньками. Ну да много папа понимает! Наверняка мама Сашки Калеуша может попросить тех, кто сажает, посадить ещё и тех, которых она попросила посадить. У взрослых иногда можно порешать кучу вопросов, если их друзья или подруги работают в нужном месте. Это любой не слишком уж и умной девятилетней девочке понятно. Не говоря уже об умных (это я о себе, если что!).

Эта женская зона, где сидят тётеньки, нарушившие закон, – наверное, очень интересное место. Потому что в месте, где много тётенек, можно услышать много всякого интересного. В основном, конечно же, всякие куриные глупости, но и интересного среди глупостей – тоже много. Наверное, эта женская зона, где тётеньки сидят, – что-то вроде школы. Где их учат тому, чему в детстве, в нормальной школе, недоучили. И сидят они там целыми днями по классам, а мама Сашки Калеуша у них там директор и ставит им двойки или, там, пятёрки. Мужей в школу вызывает, если тётеньки не хотят доучивать недоученное. Не родителей же, в самом деле, вызывать – тётеньки-то уже взрослые! А на переменках тётеньки сплетничают, и, наверное, им там, в женской зоне, скучно без дяденек, как было бы скучно в школе без мальчишек. Или на пляже без брата и Сашки Калеуша. Мальчишки и мужчины хоть иногда и страшные дураки, но без них как-то пресно, что ли? Как представлю себе, что вокруг только девочки и женщины, – жуть! Наверняка это очень скучно – целых десять лет сидеть среди одних тётенек. Они же там, в женской зоне, наверное, как в школе, где недоучились правильному и хорошему, и сидят – ровно по десять лет. Я уже потом, когда познакомилась посильнее с мамой Сашки Калеуша, спросила её, сколько тётеньки в женской зоне сидят и есть ли у них выпускной. И если есть, то с кем они танцуют на выпускном из женской зоны, если там одни тётеньки. Друг с другом, что ли? «Разные у всех сроки, – ответила мне мама Сашки Калеуша. – И у меня друг с другом не сильно потанцуешь!» Вообще-то, не очень понятный ответ, но иногда мама Сашки Калеуша так говорит, что переспрашивать не очень и хочется. Как-то сразу всё ясно, хотя и мало что понятно. Притом мама Сашки Калеуша никогда голос не повышает. Не то что моя мама или директриса школьная. Его мама даже тогда, когда мы зашли к Сашке Калеушу пожрать, так сказала ему: «Саша, помой руки», – что мы все трое сразу в ванную комнату побежали руки мыть, хотя она говорила только Саше и улыбалась. Дома я иногда забываю мыть руки перед едой, а у бабушки и дедушки вообще их никогда перед едой не мою. А тут сразу стало ясно, что руки надо мыть без разговоров. И мы прямо как-то сразу – или, как это называется, инстинктивно — все трое побежали строем руки мыть безо всяких вопросов и споров на тему мытья рук.

Простая аж до величия красивая мама Сашки Калеуша тогда налила нам борща (а у моей мамы вкуснее!), затем – положила пюре и котлет (пюре вкуснее у моей мамы, а котлеты – у мамы Сашки Калеуша, потому что они у неё похожи на котлеты из столовки пионерлагеря, а я сколько раз маму просила сделать похожие на столовские – у неё не получается!) и компот из сухофруктов (этот ни у кого не получается, как в столовке, и потому настоящая гадость, как будто варенье водой развели, фу!). Она с нами посидела, хотя и не жрала (то есть – не ела). Сашка Калеуш над мамой посмеивался, мол, она фигуру бережёт. Если бы у меня были такие джинсовые платья, я бы тоже фигуру берегла! А так, что её беречь? Всё равно на ту фигуру особо нечего натягивать. Кроме того, сколько я ни съела бы котлет – с фигурой ровным счётом ничего не происходит. Если честно, то я такая же тощая и так же похожа на палку, как эта общипанная курица Диночка. И, ей-богу, мой гардероб так же беден, как гардероб этой замухрышки Диночки! Я пока расту, поэтому ладно, но когда вырасту – надо что-то придумать, чтобы хорошо одеваться. Хотя на опщипанную Диночку Сашка Калеуш внимание и при её практически отсутствующем гардеробе обратил. И даже стал покупать ей всякие красивые тряпки у спекулянтов. Непонятно, на какие деньги. Наверное, экономил те, что ему мама и папа давали. Потому что Сашка Калеуш вообще ничего не делает, кроме того что учится и на мотоцикле гоняет. Мой старший брат ещё и грузчиком в овощном иногда работает, пишет другим студентам курсовые за деньги и даже накопил на машину. Ну как – на машину. На «Запорожец». К тому же горбатый. Горбатый «Запорожец» – это не так, конечно, красиво, как мотоцикл Сашки Калеуша. И не только некрасиво, но и не ново. Потому что у Сашки Калеуша мотоцикл новенький, с иголочки. А горбатый «Запорожец» моего брата – это старая развалюха, на которой он еле доехал до бабушкиного-дедушкиного дома, где она и заглохла. Брат с Сашкой Калеушем горбатый «Запорожец» всё время чинят. И когда он починенный – брат ездит на горбатом «Запорожце» по городу. Кастрюлит. Кастрюлить – это означает возить всяких и пьяных людей, которым надо домой, но уже так поздно, что трамваи, троллейбусы и автобусы

не ходят. То есть – заниматься «частным извозом», как говорит папа. Государственным извозом занимаются такси, но их и днём-то с огнём, куда уж там ночью. Кроме пьяных встречаются всякие. Например, однажды ночью брату на Пушкинской встретился негр! Он бы его даже и не заметил, потому что ночью в городе очень темно. Но негр был хитренький и опытный. Он давно знал, что его в темноте не видно, и потому ходил в белых одеждах. Вот брат и увидел из своего горбатого «Запорожца», что ему машет белый рукав из темноты. Брат мой не трусливого десятка парень, потому что кастрюлить по ночам в горбатом «Запорожце» – это для очень смелых и даже храбрых парней. Таких, как капитан Блад. Так говорит мой брат. На самом деле на свете существует ещё огромное множество смелых и храбрых парней, но мой брат прочитал только про капитана Блада. Все остальные книги, которые читает мой брат, – не очень интересные. Там есть и слова, но в основном в этих книгах непонятные формулы. Такие, как будто кому-то было нечего делать, и он школьные учебники алгебры и геометрии взял да и умножил в тысячу раз на непонятность. А потом ещё и возвёл в непонятную степень. И получилось так непонятно, что совершенно неясно, зачем это кому-то нужно. В отличие от того же капитана Блада, хотя книга про него – ерунда и для совсем малышей. В общем, мой брат не испугался белого рукава, тормозящего его на Пушкинской, и остановился. Потому что когда у тебя горбатый «Запорожец», то особо клиентов перебирать не будешь, и если тебя тормозит белый рукав ночью на Пушкинской – ну так что ж! И у белого рукава в ночи есть свои права. Когда брат остановился, оказалось, что в белом-белом рукаве есть чёрная-чёрная рука. И вообще, во всех этих белых-пребелых одеждах есть чёрный-пречёрный негр, и он хочет ехать домой. То есть – в общагу политеха. Потому что оказалось, что негр учится в политехе и умеет говорить по-русски. И вообще – весёлый (то есть мажорный) и классный (то есть замечательный) чувак. С чувством юмора, и всё такое. Так сказал мой брат. Потому что когда его горбатый «Запорожец» (или как брат его называет – «Запор») отказался ехать в совсем небольшую горочку, что есть на Пушкинской, то негр вышел и весь, как был, в белом – стал горбатый «Запорожец» моего брата в горочку толкать. И когда наконец «Запор» зачихал, зашипел и поехал, негр вскочил в него на ходу, и они с братом много смеялись про жизнь вообще и советское автомобилестроение в частности. Кстати, мой брат и Сашка Калеуш (и даже тот ночной негр с Пушкинской, как выяснилось) учатся на одном и том же факультете политеха, только негр – на пятом курсе. Факультет про автомобили, автомобилестроение и дорожное хозяйство. Как-то так. В политехе вообще очень много факультетов. Например, девица моего брата учится на факультете про теплопроводность, теплопроводостроение и теплопроводное хозяйство. А может, факультет девицы моего брата как-то не так называется. Я просто по аналогии. (Аналогия – это когда что-то на что-то похоже. Коза, например, не похожа на барабан, поэтому «коза» и «барабан» – это не аналогия, тем более что «коза» – это кто, а не что, по крайней мере в русском языке, вот в английском языке «коза» – это it, то есть «что», и наверное, в английском языке коза может быть похожей на барабан, хотя вряд ли в странах английских языков есть козы, похожие на барабаны, и наоборот. Но мне кажется, не всё, что непохоже на первый взгляд, остаётся непохожим на все остальные взгляды.) Знаю только, что девица моего брата учит что-то про теплопроводность, и, похоже, оно ей не очень учится. Потому что она однажды к нам заявилась, чтобы мой брат написал ей курсовую – хотя девица моего брата учится на целых два курса старше моего брата и сама старше его на два года, из-за чего очень переживает моя мама. Брата дома не было, но была я, и был папа. Я ей ни к чему, потому что не слишком понимаю даже школьные учебники алгебры и геометрии, хотя в основном я очень не по годам, как все про меня говорят. А вот папа предложил ей чаю и помочь с курсовой, потому что тоже кое-что в этом петрит. (Петрить – это значит понимать.) Не знаю, что там папа петрит, но через два часа папиных объяснений девица разрыдалась, а папа раскричался. Потом пришёл брат – и все успокоились. Но, по-моему, девица окончательно решила для себя, что мой папа идиот (она и раньше так думала, а теперь убедилась окончательно). А брат попросил папу больше никогда не умничать там, где всё просто, как дважды два, и не надо тупую типовую задачку решать чрезвычайно оригинально. Я сама не очень люблю, когда папа берётся мне что-то «просто и за две минуты» объяснить, потому что однажды он мне «просто и за две минуты» доказывал теорему Пифагора на трёх листах ватмана. И злился, что я ничего не понимаю. Даже в непонятном учебнике геометрии было понятней, ей-богу! Но когда он орал девице старшего брата: «Да какая разница, из чего стены! Да хоть из сметаны! Пойми, тут дело в том, чтобы понимать принцип!» Девица старшего брата принцип понимать не хотела и тупо бубнила про то, что стены из чего-то там конкретного, с конкретной толщиной, и у помещения есть конкретная кубатура, и… А папа орал, что она тупая, а девица глотала слёзы. А курсовую ту потом мой брат сделал девице за полчаса, вместе со всеми расчётами и чертежами. Своей девице, разумеется, бесплатно. А так-то брат делает курсовые и кастрюлит на горбатом «Запорожце» за деньги. Потому что хочет купить себе «Жигули» и на них копит. Хочет купить себе эти «Жигули» и жениться на своей девице. А у нас денег нет. Мама ему так и сказала, старшему брату, когда он впервые заявил, что хочет на своей девице жениться: «У нас денег нет и жить негде!» При чём тут наши деньги к его женитьбе на своей девице? За женитьбу денег не берут. И жить нам есть где. Старший брат – тот уже вообще как целых три года живёт у бабушки и дедушки, потому что три года назад он сказал маме, что с ней жить невозможно. И был кое в чём прав, между прочим. Ну, не то чтобы на самом деле невозможно. Я же вот живу – и ничего! Так что возможно. Просто очень сложно. Но терпимо. Хотя девица у нас и правда бы не поместилась. Мама с папой спят на раскладном диване. Я – на кресле-вертолёте. Брат иногда остаётся у нас ночевать – и тогда спит на своём кресле-вертолёте. А с девицей своей он на кресле-вертолёте не поместится, а ещё один диван в нашей комнате просто некуда будет впихнуть. Потому что у нас в комнате, если от двери до той же двери слева направо по периметру перечислить, то стоит уже вот что: жуткая тумбочка-пенал папиного изготовления; трёхстворчатый шкаф; моё пианино; мамин и папин диван; телевизор на четырёх ногах; огромный стол (хорошо, что огромное окно); мой вертолёт; ещё один немаленький стол со всякими тумбочками-полочками для книг и всякого сверху (этот стол ещё и закрывается и становится как бы шкаф); вертолёт моего старшего брата. И ещё посредине комнаты всякие стулья. Когда вертолёты не кресла, а разложены, даже ходить трудно, так что ещё один диван, где могли бы спать девица с братом, никак к нам не поместится. Разве что на кухню – но там тоже столько мебели, что жить уже, собственно, и негде. Там, на кухне, кроме мебели ещё и кульман стоит. И если у вас нет кульмана, то вы себе даже представить не можете, сколько места он занимает! Когда старший брат сказал маме, что с девицей, которая, когда он на ней женится, станет его женой, он может жить у бабушки и дедушки в той комнате, где он сейчас и живёт, мама ему кричала: «Мало бабушке тебя!!!» Бабушка моего старшего брата любит, и ей его вовсе не мало. Но, как мне кажется, бабушка и его девицу вполне бы терпела. Особенно если бы та была женой моего старшего брата. Она и сейчас её вполне терпит, потому что девица почти всё время остаётся ночевать у моего старшего брата в его комнате в бабушкином-дедушкином доме. Прекрасно остаётся, не будучи никакой женой и безо всяких денег. И бабушка вовсе не возражает. Она любит посидеть за столом с моим старшим братом и его девицей. Даже когда у них компании из студентов собираются, и пьют вино, и слушают магнитофон – и тогда любит. Тогда особенно любит. Надвинет на глаза косынку и сидит в углу дивана, дремлет под музыку.

А у Сашки Калеуша не только новенький мотоцикл и красивая мама, но и огромная квартира из целых четырёх комнат. Наверное, поэтому он такой весёлый мажор. Хорошо быть мажорным, когда у тебя огромная квартира с целой своей комнатой, новенький мотоцикл, который тебе папа и мама подарили, и тебе не надо делать курсовые для других и возить негров ночью по Пушкинской. Я, разумеется, маме и папе вечером рассказала, что мы заходили пожрать (то есть – поесть) к Сашке Калеушу. И рассказала, какая у него красивая, огромная, четырёхкомнатная квартира на Пролетарском бульваре и какое у его мамы красивое джинсовое платье в заклёпках, змейках и с пояском. И что она прямо в нём по дому ходит. Прямо в нём и ещё в таких колотушках, в каких тёти-спекулянтки ходят, а у нас с мамой таких нет. И ещё сдуру ляпнула, что у мамы Сашки Калеуша котлеты вкуснее, чем у нас. Это я сгоряча, да. От восторга. Потому что на котлетах этих мою маму прорвало, и она стала кричать папе про «живут же люди!». Вот из их последующей беседы на повышенных тонах я и узнала, что у Сашки Калеуша мама – начальница женской зоны и вообще полковник. И папа у него тоже полковник. И всё у них в шоколаде, не то что у некоторых. «Некоторые» – это, как я поняла, мы. Мы все вместе взятые – папа, мама, старший брат и я, – мы и есть те самые «некоторые», у которых нищета и жопа голая, и мы ничего для детей сделать не можем. Эти «мы», вероятно, уже не все мы, а только мама с папой, потому что я и мой старший брат и есть те самые дети, для которых они ничего сделать не могут. Мне, честно говоря, особо ничего и не надо. Ну а что у мамы Сашки Калеуша котлеты вкуснее, так сколько раз уже маме даже моя тётя, её родная сестра, говорила, что побольше хлеба надо класть! И котлет больше выйдет, экономия – тётин аргумент, и вкуснее – это уже мой (аргумент – это важный довод про что-то в чью-то пользу, например, про хлеб в котлетах для меня).

На самом деле все мы – в виде моей семьи – живём очень мирно и очень хорошо. Любим друг друга и радуемся друг другу, и взрослым большую часть времени нет до нас никакого дела, потому что мой брат уже и сам взрослый, а я, когда нет школы, большую часть времени провожу у бабушки и дедушки, и значит, с братом и его компанией – тоже. И всё время там в кого-то влюбляюсь, в кого-то развлюбляюсь. Ну а с Сашкой Калеушем брат дружит уже три года, и Сашка Калеуш уже все три года мне сильно нравится, несмотря на остальные влюблённости-развлюблённости. И тут вот, здрасьте, – общипанная курица Диночка. Любовь всей жизни, тряпки ей модные покупает на мамины деньги (потому что у его мамы есть деньги), и вообще, жениться засобирался. Только дураки женятся в девятнадцать лет. Вот, значит, их теперь два таких дурака. Сашка Калеуш со своей Диночкой. И мой старший брат со своей девицей. Мой папа на моей маме женился, когда ему было аж целых двадцать семь. А маме – двадцать два. Это уже нормально. Это уже взрослые люди. А Сашке Калеушу и моему брату по девятнадцать. Диночке – вообще восемнадцать. Девице моего брата двадцать один (скоро двадцать два будет) – и она для моего брата старая. Дедушка сказал, что это им всем моча в голову ударила. Очень даже может быть. Дедушка – он умный. Наверное, знает, как оно, когда моча в голову ударяет. Я лично не знаю. Мне моча никогда в голову не ударяла. Я избегаю таких ситуаций, когда моча может в голову ударить. Я очень осторожная. И хитрая. Тот же дедушка говорит, что я – Макиавелли. Это он, пожалуй, слишком. Потому что Макиавелли – мужчина, кардинал и вообще давно умер. А я – девочка, школьница и живее всех живых. Всех девочек Сашки Калеуша переживала и эту Диночку переживу. Всё равно моя мама сказала, что мама Сашки Калеуша не разрешит ему на этой Диночке жениться. Иногда – и очень даже часто! – моя мама знает, что говорит!