Висталь (том 1)
Шрифт:
Повесть бытия
Пролог
«Фантазия – Великая Паллада человеческого духа,
и главная ценность его жизни…»
На самом отдалённом железнодорожном ответвлении, там, где в прямом смысле слова кончалась железная дорога, а точнее сказать Транссибирская магистраль, где всё вокруг казалось безлюдным, необжитым и убогим, стоял старый побеленный розоватой известью двухэтажный дом. Его окна с оборотной стороны фасада открывали великолепный вид на залив, и вся его нехитрая архитектура вызывала чувство ностальгии по безвозвратно ушедшему прошлому. Той ностальгии, которую испытывает всякая утончённая душа при встрече со всем историческим, отдалённым и забытым. В этом доме, несмотря на его ветхость и общую неустроенность, текла всё та же жизнь. И эта жизнь в своей сути ничем не отличалась от жизни, протекающей где-нибудь в Санкт–Петербурге, или Риме сейчас, или где-нибудь в Мадриде, или Париже в прошлом веке. Люди в этом доме радовались тем же вещам, огорчались, когда им не везло, плакали такими же слезами, и смеялись таким же заливистым смехом. И дворовые собаки нисколько не отличались от собак других городов и иных времён, они также лаяли и так же выпрашивали у прохожих съестного, смотря своими грустными многозначительными глазами. Ведь на самом деле жизнь, где и когда бы она ни протекала, в сути своей нисколько не отличается, и несёт всё те же радости и страдания, всё те же восторги и разочарования. И все наши иллюзии на этот счёт, так и останутся иллюзиями. Но наша противоречивая
Это противостояние прошлого и будущего, их строго направленная векторная трансформация, порождает в нашем осмыслении такую же «чёрную дыру», – некий её метафизический антропоморфный суррогат, который и вызывает все противоречия, сомнения и недоверия, так присущие нашей душевной организации. С одной стороны, вся окружающая жизнь, весь архаический мир, не имеет к нам непосредственного прямого отношения, так как совершенно не зависит от нас, от нашего существования и произвола, с другой стороны, абсолютно доминирует над нами, заковывает в свои оковы и властвует над всеми нашими действиями, принципами и воззрениями. И в то же самое время, мы осознаём, что вся эта жизнь и весь этот действительный мир, от самых грубых, до самых тонких и эфемерных его монад, от самых глобальных и необъятных, до мельчайших и незаметных явлений, рождается и развивается только в нас, в нашем «бездонном колодце-разуме», в его безграничном микрокосме, и управляется неосознаваемой нами монадой божественного произвола, чувствуемого нами, лежащего за «горизонтами событий» нашего ноумена, некоего всеобщего всеохватывающего и всевластного начала. И как в глубоко сакральном смысле, так и в реально действительном, мир, лежащий пред нашим взором, весь его необъятный бескрайний космос, как и весь пантеон неосознанного, – суть продукт этого «микрокосма» и целиком и полностью зависим от него.
Момент реальности существует только для тебя, и ни для кого другого. Только твой разум делит мир на прошлое и будущее. Только он превращает инертное, бездвижное в своей глубинной субстанциональности бытие мира, в подвижную субстанцию, – реку, текущую медленно во времени, по бескрайним долинам пространственного, этого бескрайнего поля, созданного и культивируемого им же. А значит и самой в себе реальности, – не существует. И только твоя фантазия строит всякое бытие и саму жизнь. – Жизнь в себе и для себя. Весь этот мир, все его замки реальности и плавающие между его флигелей и стапелей облака, все его алгоритмы и сплетения, все противоречия и согласия, всё это – суть игры нашего разума. И какими бы они не казались серьёзными, истинными и фундаментальными, все до единой имеют одну цель. – Выиграть у хаоса бытия, у пустоты, как можно больше, завладеть как можно большими её перспективами, утвердиться на как можно большей территории, и подчинить своей воле как можно больше её случайностей, превратив в своё бытие, эту пустую в своей сути, инертность. Так рождается и закрепляется всякая действительность…, так рождается и закрепляется всякая осознанность…, так рождается и закрепляется всякая истинность....
И именно благодаря такому общему положению вещей, порождается та внутренняя борьба двух противостоящих «кланов» нашего «локального сознания», олицетворяющая две непримиримые стороны нашего единого, и в тоже время дуалистического мышления. Одна сторона существует под флагом осознанности себя как законодателя, несущего неопровержимую уверенность в том, что ты являешься центром мира, и всё, что вокруг тебя, весь окружающий мир, является лишь антропоморфной периферией княжащего ноумена твоего сознания. Здесь воля разума ощущает себя монархом, – императором Вселенной! Ей подвластно все, что лежит пред её лицом, – всё, что попадает в поле её зрения. Другая сторона существует под флагом недоверия и сомнения, при котором самоидентификация, ощущения себя относительно мира, всегда выступает в свете полной зависимости и собственной второстепенности, слабости и периферийности собственного «Я», не авторитетности и провинциальности собственного бытия, как лишь отражённой и воплощённой во внутреннее состояние рисующейся картины, – некоей лишь производной от внешней самосущной доминирующей и довлеющей действительности мира. Этой стороне присуще, то не изживаемое ощущение какой-то обыденности настоящего, какой-то мелкости, чувство пошлости данного тебе времени, и неистребимое ощущение бренности и пустотелости, недостаточной наполненности собственного существования. И от этого чувства не ограждён ни один человек, какую бы нишу в жизни он не занимал и какими возможностями не располагал. Будь он бродягой, ремесленником, царём, или философом. – Будь он трижды повелителем или знатоком этого мира! Ибо всё в этом мире строится, осмысливается и чувствуется лишь по отношению к собственной воле, и никак иначе. Заставить себя поверить, что ты находишься в центре мира как очень просто, так в тоже время – невозможно. Ведь мир, охватываемый на миг твоей мыслью во всей своей широте и глобальности, становится в тот же миг точкой, бесконечно уменьшающейся в эфире бескрайних парабол вселенной.
«Настоящая жизнь», как бы это ни казалось парадоксальным, нам представляется за пределами нашей реальности, за границами здесь и сейчас. Периферия – во всяких сферах нашего созерцания и осмысления, всегда явнее и реальнее чем центр. Ибо мы не в состоянии ощущать этот центр, в какой области нашего мировоззрения или осмысления он бы не находился. Наш ноумен, казалось бы, способен прочувствовать и осмыслить всю широту внешнего мира, но только не самого себя. Ибо здесь нет ни времени, ни пространства, – лишь «чёрная дыра сознания», «горизонт событий» которой, определяется только относительностью.
Помимо прочего, всё это происходит ещё и от генетической особенности нашего разума, его единственной возможной формы для собственного бытия, – для его существования. А именно, присущего ему ноуменально – феноменального дуализма, олицетворяющего объективно – субъективную парадигму восприятия мироздания, воплощающуюся во всевозможные перспективы выстраиваемой осознанной действительности. Парадигму, единственно при которой возможно существование всего существенного, всего реально-действительного, как в рамках пространственно-временного континуума эмпирической реальности, так и в трансцендентальных полях сверх чувственной осознанности глубин разумения. И какими бы ни были модификации этой парадигмы, как несущие всевозможные формы и динамические конструкции всеобъемлющего пространственного образа, так и последовательности бытового течения времени жизни, отражающиеся во всех локальных моментах созерцания, воззрения и осмысления, они навсегда останутся относительными, и всегда будут отражать собой лишь сакральную архитектоническую основательность дуализма собственной первородной природы наблюдателя, созерцателя и мыслителя. Где ничто не существует пока не нашло своего отражения, где объект не существует без субъекта, а субъект – без объекта. И даже внутри себя, в глубине своего сердца, отдельная личность каждую новую секунду ощущает себя либо субъектом, либо объектом. И во время этого внутреннего локального процесса, ноумен, оставаясь всегда на своём месте, рисует для себя формы внешней действительности, как «грубого» и «тонкого», так и перспективно-сужающегося и перспективно-расширяющегося порядков. И как в одном случае он взирает во внешнюю реальность, так в другом случае в себя и на себя. И именно на соотношении этих порядков рождается всякая парадигма и всякая оценка его бытия и мироощущения. И в этом его фокусе, то внешний мир, то внутренний, приобретает свою законченность в соответствии с возможностями этой архитектонической парадигмы. И эти разноплановые пространства внешнего и внутреннего, сталкиваются в его разуме, образуя завихрения, где, отчерчивая линиями «горизонта событий» границы, наш разум превращает мир хаоса в упорядоченные формы реальной действительности в локальных точках создаваемого им мироздания. Здесь, в пространственных по преимуществу сферах, происходит то же самое, что и во временных аспектах созерцания, с той лишь разницей, что первое определяется образом, или полем, второе – линией, или импульсом. Где прошлое, сталкиваясь с будущим, образует «разряженное поле настоящего», с обязательным относительно неопределённым хаосом в центре.
И эта спонтанная постоянная смена фокуса не позволяет ему оценить себя и собственное существование, – однозначно и истинно в себе. Благодаря этой «чёрной дыре собственного ноумена», при котором внутри, за «горизонтом событий», словно образуется разряженное поле бытия, существует собственно тайна, – то, что мы чувствуем, как пантеон жизни. = Тайна тайн! Ибо повторяю, он видит и чувствует по-настоящему только периферии собственного воззрения.
И что характерно, как сам мир, в своём условном прогрессировании расширяя пространство, суживает тем самым собственную концентрацию и значение, так и в рамках одной жизни, одной единственной личности, восприятие мира так же реверсируется. С годами, мы всё более не в состоянии в полной мере ощущать реальность. Только в детстве и юности человек способен ощущать наиболее ясно окружающий мир, и себя в этом мире. Только в младенчестве он способен ощутить миг собственного бытия, почти ухватить его за хвост, почти прочувствовать жизнь как она есть, ощутить её по-настоящему в своих руках. То есть ощутить наиболее близко и непосредственно миг времени и точку пространства. Но с годами, с увеличением «чёрной дыры ноумена», это «разряженное поле» – адекватно увеличивается, тесня тем самым, и отодвигая на периферии образы реальной действительности. И ты уже не можешь ничего ощущать ближе вытянутой руки. А к старости, это поле становится настолько широким, что создаётся впечатление, что жизнь проходит где-то за горизонтами твоих чувствований, созерцаний и осмыслений, – далеко за горизонтами настоящих событий.
Ну да хватит отвлечённых рассуждений. Город, где стоял этот дом, и где текла обыденная жизнь, был небольшой, но и немаленький. С десяток железнодорожных станций, один аэропорт, один железнодорожный вокзал, и много автомобилей. И эти автомобили, очень часто создавали пробки. А надо сказать, что город этот имел рельеф далёкий от равнинного, что создавало дополнительные проблемы в передвижениях по нему, в особенности зимой, когда ко всему прочему дороги этого города местами превращались в каток. Это создавало задержки в развитии города, его глобальной инфраструктуры. Ведь город – это живой организм, а дороги – это его артерии. Если артерии всё время забиваются, город начинает болеть. Все его «органы» и «клетки» начинают испытывать неосознанный дискомфорт, ведь тем самым они не получают достаточного количества «кислорода» и «пищи». Затормаживается динамика, и метаболизм этого «мегаорганизма» замедляясь, испытывает нечто вроде стагнации.
Ещё одной характерной особенностью этого города, отличающего его от других городов, было то, что в него вела всего одна железная дорога, одна главная автомобильная, и ещё одна была в объезд, по другому берегу полуострова, на котором располагался этот город. И не смотря на все эти неудобные особенности, он был – Великолепен! Он будто располагался над пропастью в конце земного диска. Словно огромный Лев он лежал, свесив лапы над мировым каньоном, – каньоном без дна, и лениво потряхивал своей головой. Он завораживал своими красотами всякого, кто впервые оказывался здесь. И при всей своей неустроенности, отсутствии какой бы то ни было симметрии в общей архитектуре, он околдовывал своей неповторимостью и какой-то романтической атмосферой края земли. Большая отдалённость от центров цивилизации, придавала ему какое-то чувство самостоятельности, абстрагированности от всего остального мира. Здесь, как ни в каком ином городе чувствовалась свобода. Она чувствовалась во всём, включая и саму общую архитектуру, в которой трудно было найти академический порядок.
И вот однажды, в совершенно стандартный для этих мест осенний день, когда заходящее солнце озаряло лучами серебристые волны залива, насыщая всё вокруг яркими красками присущими только заходящему солнцу, как будто бы солнце в последние минуты своего пребывания делало последний мощный выдох, на побережье появился молодой человек не совсем обычного вида. Не то чтобы он разительно отличался от подавляющего большинства горожан, но некоторые детали его внешнего убранства выдавали его принадлежность к какому-то другому обществу. Не то чтобы совсем чужеродному, но мягко говоря, с несколько иными традициями. Но никому и в голову не пришло бы заподозрить его в том, что ему, как личности, вообще были чужды какие-либо традиции. Не то чтобы сам он не имел совершенно никаких привычек, но эти привычки были, мягко говоря, необычными. И одна из них представляла собой его главное в жизни амплуа, а сказать конкретнее, стремление подвергать анализу самые, казалось бы, незыблемые традиции присущие обществу вообще, кланам в этом обществе, и личностям в частности. Ему была известна одна банальная, и в то же время парадоксальная мысль, касающаяся жизни, и принадлежащей этой жизни причине большинства страданий человека. Ведь именно привычки, а точнее сказать угроза нарушения этой привычки, пугает человека более всего на свете. Человек боится сильнее не своей смерти, но нарушения его привычных образов жизни, запечатлённых в коре его головного мозга, в виде идеальных форм представлений об этой жизни. Он привыкает к спокойному размеренному бытию, и нарушение этого спокойствия, вызывает у него панику. Он привыкает к своему окружению, к родственникам и друзьям, и смерть кого-нибудь из них, создаёт в его голове беду, которую, как ему часто кажется, он не в состоянии пережить. Человек привыкает к свободе, и лишение таковой, вызывает у него желание закончить жизнь суицидом. Он привыкает к несвободе, и вдруг обретая таковую, и не зная, что с ней делать, прыгает в каньон. Привычка – всегда следующий рядом с человеком друг, и в то же время самый коварный враг человека…. И эта банальная, и в то же время парадоксальная мысль, если попытаться сформулировать её в одной фразе, могла бы прозвучать так: Если хочешь испытывать как можно меньше страданий в жизни, постарайся ни к чему не привыкать…. Хотя это сделать крайне сложно, а в обыденной жизни социума, – почти невозможно. Ну, да не будем забегать вперёд. Вернёмся к странному молодому человеку.