Витязь на распутье
Шрифт:
– Ты уж не серчай, княже, – заметил мне умиленный царевич, – одначе когда все вместях, так оно куда лучшее выходит, нежели ты один.
– Ну ты уж, Федя, излиха суров к князю, – возразила Ксения, но по ее глазам было заметно, что в какой-то мере она согласна с братом, а заступилась за меня, только чтоб я не обиделся…
Я пожал плечами – чего серчать-то, когда это вполне естественно. Как ни усердствуй на чем угодно, но с оркестром, хоть и с куцым, не сравнить, хотя все равно улыбнулся ей, поблагодарив за заступничество, и сразу же заговорщическим шепотом – Федор направился к музыкантам – предложил научить ее танцевать под эту мелодию.
Ксения ахнула, зарделась
– Да ить как же?! Поди, срамно такое учинять-то? – робко пролепетала она, но я-то видел, что на самом-то деле ей ох как этого хотелось.
Удалось уговорить лишь после того, как я пообещал, что на первых порах в просторной трапезной нас будет всего трое – я, она и Федор, а часовой на дверях получит строгое указание никого в это время – хоть потоп, хоть землетрясение, хоть гонец от Дмитрия – в терем не впускать.
Правда, поначалу возникла еще одна трудность – узнав, что в процессе танца мне надлежит держать ее за талию, Ксения вновь отчаянно замотала головой, но, подумав, поправилась:
– Токмо надо поначалу Феде моему поведать, что мы с тобой… Ну-у, что ты и я… – И вздохнув, простодушно созналась: – Я ить от тебя ждала, что ты ему сам о нас поведаешь, ан и ты, поди, тож нужных слов не сыскал.
Вот тебе и раз! Сама ведь предупреждала, чтобы я не совался. Или забыла? А впрочем, какая теперь разница, и я в тот же вечер поспешил исправиться и, улучив подходящий момент, обратился к Федору. Тот несколько удивился моему полуофициальному, а потому непривычному тону, но, узнав, в чем дело, в следующую же секунду… облегченно вздохнул и заулыбался, после чего покрутил головой по сторонам, нашел взглядом икону и, подойдя к ней, размашисто перекрестился.
– Благодарствую, господи, что услыхал ты мою молитву. – И, повернувшись ко мне, царевич поучительно добавил: – Давно пора было, а я все жду-пожду, ан ни ты, ни она никак не насмелятся. Намекнуть хотел, а то, чего доброго, до самокрутки [74] додумаются, да оробел. Опять же стыдоба – чай, негоже отцу невесты или, пущай, брату, кой в отца место, самому сватовскую речь зачинать.
– Так ты знал?! – ахнул я.
– Токмо про Ксюшу, – уточнил он. – Да и немудрено – тамо слепец лишь не узрит, яко у нее очи полыхают, егда она на тебя взирает. Ты – иное дело. Тут меня и впрямь сумнения брали. Иной день гляну на тебя да словеса твоих гвардейцев припомню, кои сказывали, яко ты ее царицей своей души назвал пред тем, как на верную погибель в Москву отправился, – ну все ясно зрю. А в иной день другое припомнится: коль любишь, дак на что ж ты обещание государю дал без его дозволения мою сестрицу замуж не выдавати, – и сызнова сумненья.
74
Самокрутка – побег с целью тайно обвенчаться, не спрашивая согласия родителей.
– И… что же ты мне ответишь? – осведомился я.
– Надобно сказывать али сам домыслишь? – еще шире заулыбался он и вместо ответа полез обниматься. – Ах ты ж княже мой, княже, – бормотал он. – Друже ты мой, друже. Ить я о тебе токмо в мечтаньях мыслил, чтоб по батюшкиному сказу все вышло. – Он вдруг отпрянул, спохватившись и вспомнив что-то, и строго произнес: – Да ты ведь, поди, и не ведаешь, яко он мне пред своей кончиной наказывал?
Я
Изложив все, он вновь с досадой помянул мое клятвенное обещание Дмитрию, но удовлетворился пояснением, что таковы были обстоятельства. Понимающе кивнув, он ограничился коротким вопросом:
– А что ж теперь делать-то станем? Плюнем на обещанное, да и…
– Нельзя, – мотнул головой я. – Никак нельзя нам с ним ссориться. Да и время не прошло, – напомнил я про длившийся глубокий траур.
– То для кого иного не прошло, – усмехнулся он, – а для тебя… Сказываю ж, батюшка сам, помирая, вас с Ксюшей благословил, да еще наказал, чтоб, ежели токмо ты руки сестрицы моей испросишь, я не глядел и не считал, сколь там седмиц да месяцев опосля его смертушки минуло. Мол, пущай хошь до сороковин – все одно, соглашайся враз да мешкать не моги.
– Но мною дано слово Дмитрию, причем не только от себя, но и от твоего имени, – напомнил я. – Негоже его нарушать. К тому же сейчас и само сватовство какое-то несолидное. Согласись, что на Руси так не принято – без сватов, без… Короче, неправильно это.
– А у нас ныне вся жизнь неправильная, – помрачнел он.
– Это пока. Пройдет год, от силы два, и все изменится. Словом, я предлагаю сделать так: сейчас никому ни слова, тем более что до конца апреля времени хоть отбавляй. Да и неизвестно, что там впереди – кто ведает, может, и просить разрешения будет не у кого…
На том и порешили.
А танцевать Ксению я научил весьма быстро – хватило всего трех вечеров, в ходе которых в трапезной присутствовало только три человека, а музыканты стояли в соседней комнате под строгим присмотром моего гвардейца, оберегавшего царевну от излишне любопытных глаз посторонних.
Единственное, что плохо, – уже через несколько минут вальсирования у нее начинала кружиться голова, поэтому мы двигались не очень быстро и после каждого танца делали перерыв минут на десять. Но отдыхала в это время лишь она, а я первые два вечера вновь кружил по трапезной, только в обнимку с Федором – царевичу тоже захотелось освоить вальс. Зато на третий можно было присесть рядом с Ксенией, ибо я ввел в круг… Любаву. Пусть составит пару Годунову.
Надо сказать, что разбитная деваха освоила танец влет, всего за один вечер, а вот нам с царевичем вскоре стало не до плясок. Вначале вместе с купеческим караваном приплыл на струге мой человек из Ярославля, которого я заслал туда сразу, как получил письма от Власьева. Прибыл он с известием, что Дмитрий появился в городе. А спустя всего пару дней появился и гонец от государя. В грамотке, которую он привез Годунову, содержалось требование срочно явиться к Дмитрию, взяв с собой князя Мак-Альпина.
Теперь оставалось только предполагать, зачем он нас к себе зовет, но тут я спасовал. Слова в послании были преимущественно общего характера, то есть об эмоциях, которые испытывал «непобедимый кесарь», догадаться невозможно.
Наиболее логичным было объяснение, что он вызвал нас по делам, связанным с Эстляндией, особенно если вспомнить, что, согласно сообщению Власьева, Дмитрия сопровождает шведский королевич Густав. Хотя все равно неясно – в этом году запланировано только отправить посольство в Стокгольм и ничего больше – о чем тогда говорить? И как я ни ломал голову, на ум ничего не приходило, тем более такая бредовая идея, что государь посчитал нас с царевичем заговорщиками.