Витязь на распутье
Шрифт:
А ведь такая обувь – вещь не просто нужная для моих ратников во время зимней войны, но чертовски необходимая. К тому же почему только на войне? Если наладить их производство, то от покупателей отбою не будет.
Узнав, как он их раздобыл, я несколько расстроился – оказывается, Курай прикупил валенки на торжище у сибирских татар, когда нес службу в Тобольске. Но затем выяснилось – вновь удача, – что дотошный казак и сам заинтересовался их изготовлением. Уж больно чудно ему показалось, что швы отсутствуют, вот он и полюбопытствовал, каким образом те их мастерят, так что сразу принялся мне излагать подробности процесса, который, как выяснилось, был не столь и сложен, хотя достаточно трудоемок.
– Тута главное, чтоб шерсть справная была, да непременно чтоб летнина [73] . Вот ее, очистивши от всех колючек, поначалу прутом сбивают, опосля сбрызгивают водицей али там…
– А цвет? – поинтересовался я, внимательно выслушав казака. – Цвет посветлее можно сделать? Или какая шерсть, такой и…
– Конечно, ей самой посветлее надобно быти, но и подбелить можно, – утвердительно кивнул он. – Они в войлок парное молоко втирают, ажно до сухости, а опосля на солнце раскладывают али у костра своего в чуме, ежели зимой.
73
Летнина, или клочьё – шерсть, снимаемая с овец летом.
«Или на печи», – мысленно добавил я, прикидывая, как и что, и на следующий день заказал пристроить к возводимым помещениям для мануфактуры еще одно – для валяния, – назначив Курая начальником обувного цеха.
Сам я далеко не каждый вечер баловал брата с сестрой своим присутствием – и рад бы, да не до того. Это только кажется, что вечером работы нет и можно слегка расслабиться, но если вспомнить работу над законами…
К тому же помимо них у меня имелось и еще одно занятие, которому в связи с занятостью я тоже мог посвятить лишь вечерние часы, когда мог взять в руки гитару и приступить… к очередной репетиции с принятыми на службу музыкантами.
Да-да, атаман скоморохов не подвел, появившись на моем дворе уже на следующий день после отъезда митрополита, причем не один, а в сопровождении целого «оркестра» из полутора десятков человек.
Музыканты мне тут же продемонстрировали свое умение, при этом не просто играли, но во все горло орали какие-то шутки-прибаутки, а еще вертелись вокруг меня как заведенные – прыгали, скакали, кувыркались и демонстрировали прочие таланты из своего арсенала.
По окончании представления они немало удивились, когда я решительно забраковал их таланты, заявив, что мне от них нужна только музыка, которая пока что… и выразительно поморщился. Она действительно если и была чуть лучше, чем польская какофония, которую мне довелось слышать в Москве по случаю въезда в столицу Дмитрия, то только тем, что исполнялась тише.
Порадовало лишь одно – разнообразие инструментов. Помимо дудочников, причем разной тональности – от тоненькой свирели до басовитой дуды – здесь присутствовал рожечник, два гусляра и один игрок на смыке, как он назвал мне свою неуклюжую скрипку, столь же похожую на творение Амати или Гварнери, как шелудивая дворняга на волкодава.
– Значит, так, – сурово объявил я им. – Все, кого я зачислю нынче, будут именоваться музыкантами первого на Руси оркестра. Платить буду изрядно – по десяти рублей в год, плюс харчи и одежда, но уж поверьте, что это серебро и остальное вы у меня, ребятки, отработаете сторицей. А для начала проверим каждого, сможет ли он повторить за мной. – И взял в руки гитару.
Скоморохи иронично заухмылялись, но уже после первых извлеченных мною звуков насторожились, скучившись и завороженно слушая вначале вальс «На сопках Манчжурии», а затем полонез Огинского.
Когда я закончил играть третью мелодию – «Дунайские волны», – они еще долго молчали, но приунывшие. Затем принялись переглядываться, перешептываться и отрядили для переговоров со мной все того же атамана, который с кислым выражением лица заявил, что им таковского нипочем не сыграть, потому как… Однако причин не объяснил и лишь красноречиво развел руками.
– Будет желание – научу, Митрофан-Епифан, – твердо пообещал я. – Только для этого придется упражняться каждый день, и не по одному часу.
– Да меня на самом деле Кузьмой кличут, – сконфузился он, попросив: – Ты уж не серчай за обман, княже.
– Пока не буду, – согласился я и громко произнес: – Ну, кто согласен – подходи, начну проверять слух.
– А это на кой еще? – удивился атаман. – Чай, у нас глухих нет. – А узнав, что именно я имею в виду, вновь иронично усмехнулся и вызвался первым.
Выслушав его попытки повторить следом за мной, я на ухо, чтобы не подрывать авторитета, заметил ему, что кошки в марте орут по ночам куда приятнее, чем его дуда, затем перешел к следующему, который оказался еще хуже, и я пожалел, что поспешил со столь категоричными выводами.
Лишь четвертый проявил себя достаточно смышленым, пятого я и вовсе назвал умницей, но дальше как отрубило, пока не дошла очередь до Волобуя – совсем мальчишки, лет десяти от роду, который, как ни удивительно, сумел на своей свирели почти безошибочно сыграть услышанный им впервые от меня полонез.
Словом, в итоге из полутора десятков осталось шестеро, которым я, покосившись на смущенного атамана, пообещал показать кузькину мать, а также небо с овчинку, если они станут филонить, поскольку им предстоит играть у государя на свадебке.
Вот с тех самых пор я и репетировал с ними. Вообще-то пришлось бы уделять им куда больше времени, но выручал Волобуй – тот самый мальчишка, который в мое отсутствие снова и снова играл для тех, кто фальшивил, напоминая, как надо правильно. Мало того, так он при необходимости брал в руки инструмент особо непонятливого и воспроизводил нужные звуки на нем. Прямо тебе не Волобуй, а Вольфганг, который Моцарт.
Спустя неделю я проявил высшую степень доверия – вручил ему свою гитару, которую он тоже освоил довольно-таки быстро.
Одним словом, благодаря именно его, а не моим энергичным усилиям первый вальс бывшие скоморохи сыграли уже через две недели. Еще несколько дней ушло на необходимую доработку. Про совершенство молчу – репетировать и репетировать, но в целом вполне годилось, и я пригласил в свой терем Годуновых.
Слушали они «Дунайские волны» затаив дыхание и по окончании немедленно потребовали сыграть еще. Потом еще. Потом… Лишь когда оркестр исполнил мелодию в шестой раз, они слегка угомонились.