Витязи из Наркомпроса
Шрифт:
Осторожно распрошенный Бекреневым, проводник уважительно уведомил Натку, что им это не будет стоить абсолютно ничего, так как в wagon-lit питание уже включено в стоимость плацкарты. Ну, разве что сами господа ему на чай что-нибудь от щедрот своих пожалуют, рублик-другой… Назвал-таки, обскурант.
Выйдя в полутьму и грохот нерабочего тамбура, Натка рефлекторно поежилась: через брезентовую гармошку, закрывавшую переход в соседний вагон, изрядно поддувало… И тут же заботливая мужская рука накинула ей на плечи уютно пахнущий хорошим дорогим табаком и тройным одеколоном пиджак… «Мужиком пахнет…» совершенно неуместно пронеслось в Наткиной голове.
И она, чего-то застеснявшись,
— А скажите, Наталья Израилевна, на что вы вообще курите? — вдруг спросил Бекренев.
Натка пожала плечами:
— Ну, я не знаю… У нас ведь в техникуме все девчонки курили! Ну и я начала, с ними за компанию…
— А если бы они за компанию… ну…. еще бы что вам этакое предложили? Вы бы тоже согласились?
«Эх, знал бы ты, что я в технаре за компанию с девками творила! Вспомнить теперь стыдно… Докатилась однажды до того, что, эх!.. Даже литографированные „Письмо к Съезду“ и „Бюллетень оппозиции“ читала! Позор какой!!» — и Натка от своих гадких, стыдных воспоминаний сердито замотала головой.
— А вы вот возьмите, и курить бросьте… Зубки будут беленькие, дыхание чистое, риск легочных заболеваний минимальный, это я вам как бывший врач говорю!
— Хм, а сами-то? Что же вы не бросаете?
— Вместе с вами, брошу. — очень спокойно сказал Бекренев. И Натка ему почему-то сразу поверила. Этот — как сказал, так и сделает.
— Нет, нет, Валерий Иванович, — испуганно ухватила его за рукав синей сорочки Натка. — Из-за меня не надо! Из-за меня вам не надо ничего делать… Я же знаю, мужчины должны курить, им это нужно… и вообще, давайте тему сменим?
— Ну, давайте…
— А скажите, как вы думаете: что там, в этом… Барашево… ждет нашего подопечного?
— Ничего хорошего. Череп ему там заживо распилят, вскроют, потом мозги вынут, изучать их станут… Ну, ну, Наталья Израилевна, не пугайтесь вы так. Это я просто неудачно пошутил…
«Ой ли? Что-то шутки у тебя какие-то… не смешные. Очень реалистичные!» — подумала девушка.
— Думаю, нашему дефективному подростку будет в колонии не особо и плохо. Благо, числится она за Девятым Главком…
— А что это такое — Девятый этот Главк?
Бекренев помолчал, внимательно посмотрел ей в глаза:
— А вам это действительно важно знать, или вы это так, из чистого любопытства спрашиваете?
Натка молча, очень серьезно кивнула головой.
— Н-ну ладно. Девятое Главное Управление НКВД занимается секретными техническими разработками, например, вопросами шифровки. Куратор — комиссар Государственной Безопасности Третьего Ранга Глеб Бокий, человек и пароход…
— Почему пароход? — не поняла Натка.
— Да вот, плавает тут у нас от Кеми до Соловков такой современный челн Харона на паровом ходу. Возит туда — условно живых людей, а обратно — погибшие души… Называется этот пароход «Глеб Бокий».
— Шутите опять, да? — спросила Натка.
— Конечно, шучу. Конечно, девочка, я всегда шучу…
— … а вот еще мне девки через ограду прогулочного дворика рассказывали смешное. Там у них заехала раз новая пассажирка, Катька. За то её только и свинтили, что она спички могла взглядом поджигать. А так обычная себе лохушка, домашняя девка… Ну, мазу в хате тогда держала цыганка Галя. Взрослая уже, лет почти четырнадцати! Представляете, она любого фраера уболтать могла! Вот, подойдет на бульваре к жирному карасю, просто поговорит с ним, совершенно ни о чем! И тот ведет Галю к себе домой, и сам, абсолютно добровольно, отдает ей все бабки и рыжье, что на фатере есть. А сам потом совершенно об этом ничего не помнит! С кем говорил,
— Да как же эту Галю тогда поймали-то? — удивился о. Савва.
— Сказывают, что чекисты сами ту хату пасли, которую Галка обносила. И когда та выходила с хабаром, тут её и цоп-цобе! Но речь не о том… Вот, прослышала Галка про Катюхин талант да и пристала — нагрей да нагрей ей взглядом кружку воды, чифирь сварить. Та пыжилась, пыжилась — ничто. Ну, Галка её фуфлыжницей по беспределу и объявила. Скажете, что не беспредел? Мало ли какие у девки были свои заморочки? Вот, у нас на хате Вовик был, так он мог на спор за час две тысячи раз отжаться… а зато потом весь день пластом лежал. Может, Катька тогда тоже уставшая была? Да, скорее всего, так оно и было! Потому что той же ночью, после того как фуфлыжницу Катьку девки дружно обоссали да в ссаных тряпках под нары загнали, та тихохонько вылезла да и Галку спалила…
— Как спалила? — не поняла Наташа.
— Как из керогаза! Вот, свинью заколют, и керогазом её щетину опаливают… Так вот опущенная Катька паханшу Галку по-свинячьи и опалила, только что без всякого инструмента, одним своим взглядом… Та уж визжала-визжала, аж уши закладывало, пока не подохла… Смешно, да?
— Обхохочешься. — мрачно ответила Наташа. И добавила: — А с той девочкой, Катей, что сталось?
— Да ничего! — удивленно пожал плечами дефективный подросток Маслаченко. — Вертухаи её насмерть сапогами затоптали! Потому что у Галки был истый талант, редчайший для пользы Союза дар! Вот, подошла она бы к нужному интуристу, или лучше, сразу к ихнему дипкурьеру… Смекаете? А что такое была эта Катюха? Так, фигня на постном масле. Спички зажигать и об коробок можно… Хотя, конечно, Галка была еще тем фруктом, за ней потом ни одна пацанка, сказывают, не пожалела.
— Да ты не брешешь ли, хлопчик? — усомнился о. Савва.
— Отвечаю! Вот крест на пузе, век воли не видать! Зуб даю! — истово побожился юный уголовник, широко раскрыв рот и показывая пальцем, какой именно зуб он отдаст в случае обмана слушателей.
… Рассеянно слушая байки дефективного подростка (он сам бы мог рассказать немало подобного о… Нет, лучше не надо… Даже вспоминать, не надо!) Бекренев привычно терзался душой. На его глазах Она всё больше и больше погружалась в эту мутную, тёмную историю. А он не мог… Нет, сударь мой! Перед самим собой что уж тут лукавить… Не хотел, просто был не в силах пресечь это неизбежное Её погружение во тьму… Потому что это означало бы неминуемое расставание с Ней. И, как садистически (так в тексте) повешенный слишком низко, хрипя и мучаясь, достает до земли босыми кончиками больших пальцев, и упорно-бессмысленно привстает на них, только лишь для того, чтобы тем самым продлить свои предсмертные муки, так и Бекренев выхватывал у жерла вечности хоть еще одну крохотную секундочку, хоть еще одно краткое мгновение, но лишь бы только с Ней рядом… Но ведь он Её положительно тем самым губит, губит. Не тот ведь Наташа человек, чтобы, услыхав и главное, самолично увидав ТАКОЕ, потом мирно жить и спокойно спать… Разве, ей её партийные вожди скажут — всё забыть? Способна ли она на такое? Бог весть…
… Тяжкие душевные муки прервал осторожный стук в дверь. В куппэ (так в тексте) осторожно, бочком-с, вошел давешний проводник, одетый поверх своего кителя в белый фартук. В его руках были несколько алюминиевых судков, поставленных друг на друга.
— Извольте, ужин, господа хорошие!
Краем глаза Бекренев заметил, что при слове «господа» Наташа забавно скривилась, будто к её хорошенькому носику поднесли ватку с нашатырным спиртом.
На ужин следовали следующие блюда:
— Блины fluffies.