Вкус греха. Долгое прощание
Шрифт:
Митя прошел в гостиную.
В.В. спросил:
— Выпить?
Митя кивнул.
В.В. налил ему виски и, как полагается, бросил в стакан лед.
Он в конце концов хозяин, к нему пришли, и здесь не должно быть различий: враг, друг или нечто среднее. Служба приучила.
В.В. смотрел на Митю и понимал, что обида не проходит, а наоборот накаляется как кузнечная наковальня.
«…Щенок, сопляк, — думал В.В., — думает, что пришел ко мне и все о’кей? И старая тряпка В.В. растает от такого доверия?»
Митя поднял голову, а
Он не хотел, чтобы Митя увидел, разглядел его обиду. Слишком жирно для мальчишки.
А Мите сразу же стало трудно. Ему нужны были глаза, не важно, с каким выражением, — чтобы они смотрели на него.
Он ждал, что В.В. хотя бы что-то скажет: обругает, посетует, попеняет…
Но ничего этого не происходило, и Митя всем своим нутром почувствовал, что это — конец. Что, теперь встать и уйти?..
Нет уж, сиди, раз пришел, и делай, что собрался.
Митя, сжавшись в кулак, заговорил.
Он начал с самого утра. Но то, что он говорил, выглядело или враньем или пошлятиной, самой по себе ничего не значащей, но многое говорящей о самом Мите.
Закончив свою исповедь, Митя добавил:
— Вот потому я и говорил вам, что ни на что не гожусь…
«…Да, ты ни на что не годишься, а может, и не годился никогда, — подумал с горечью В.В. — Это я тебя придумал, как, наверное, придумывают тебя твои женщины… А вот твой первый начальничек заграничный, Георгий Георгиевич, понял. И не зря назначил эти непонятные полгода здесь… Ах, старый змей, до чего мудр и опытен! Итак, дружочек Митя, я больше тебе не помощник».
Придется тебе потерпеть фиаско…
Митя понял молчание В.В. и похолодел. Почему он не мог рассказать все, когда его просили об этом? Что за идиотизм? Но теперь — поздно.
В.В. молчал, понимая, что сказать что-то надо… Ни жалости к Мите не было, ни симпатии, ни привязанности.
Но Виктор Венедиктович справился с собой, — недаром он так долго жил в «джунглях».
Он поднял глаза на Митю и сказал доброжелательно, как говаривал многажды разным людям, зная, что перечеркивает их жизнь:
— Вадим Александрович, я все понял. Спасибо за откровенность. Я учту обстоятельства и сделаю для вас и Нинэли Трофимовны все возможное.
Теперь надо уходить!
Митя встал, все еще надеясь на проявление чувства, — любого! а не этой скрипучей как железный флюгер лживой официальщины…
Но не было более ничего.
Митя, извинившись еще и еще раз, ушел, — под молчание хозяина.
Он не пошел домой. Теперь, понимал, он может делать все, что ему захочется. Ничто не может ни убавить, ни прибавить в его судьбе. Он свободен в своих волеизъявлениях. Хоть иди в бар к Пэг… А что?.. Он вспомнил, что денег у него нет.
Ни копейки.
На улице Митя сел на пустой ящик из-под апельсинов, прислонился к влажной кирпичной стене. Он вспомнил, что это стена магазина. И вдруг с веселым
И тут же испугался, что уже долго сидит здесь, и В.В. позвонил Нэле или она сама позвонила, и они снова в ужасе от его поступков.
Митя вскочил и бросился домой, по лестнице он мчался как ошалелый, ему казалось, что он слышит звон телефона.
Вбежал в квартиру и увидел сразу Нэлю. Она лежала на диване, сложив на животе руки, и смотрела на дверь.
— Я был у В.В., — задыхаясь, сообщил он и с готовностью ждал вопросов. Но Нэля не спросила ничего, ей было достаточно посмотреть на него, чтобы все понять.
Митя рухнул в кресло и с тоской смотрел на жену.
А Нэля думала о том, что — в сущности — не знает своего мужа, хотя и говорит всегда, что видит его насквозь. Нет, не видит. Он странный… Он вызывает в ней и безумную любовь, и презрение, и жалость… И откуда и как возникают эти разные чувства, она понять не сможет.
И почему она сейчас не высказывает ему все, что о нем думает? На что она надеется? И на что теперь можно надеяться? Только на папу. И не в отношении Митьки. С ним — все. Папа больше не сделает ни четверти шага, чтобы замолвить за зятя словечко. Даже ради нее…
Она отвернулась, чтобы не видеть жалких Митиных глаз.
Вера иногда ездила по рабочим делам трамваем, длинным маршрутом. Трамвай успокаивал ее, мысли становились ясными и ровными, не рвались на куски, и еще: трамвай на полпути проезжал мимо Митиного дома, где они прожили с ним несколько счастливых дней.
Она вспоминала Митю без боли и обид — как давно ушедшее.
И каждый раз окна квартиры были плотно занавешены. Хозяев нет.
Сегодня она снова ехала этим маршрутом и глянула, как всегда, на окна, — они блестели чисто вымытыми стеклами и занавеси были раздвинуты.
Вера почему-то заволновалась и, оторвав взгляд от этих «живых» окон, стала смотреть на тротуар.
А по тротуару прогуливался Митя с коляской.
Она уже потом, после поворота трамвая поняла, что это он.
Он?! Но какой! Обрюзгший, постаревший, располневший, — ее Митечка! С детской коляской. Еще одной коляской в его жизни.
Она решила, что ошиблась. Этот мужик просто не мог быть Митей! У нее галлюцинации.
Митя не мог, не имел права! уныло брести, толкая перед собой детскую коляску! Не смеет стать толстым и обрюзгшим!
Хотя она тоже изменилась.
Так что, милая, это вполне мог быть и Митя. А может быть, и нет. Ей могло показаться… А чистые окна? Да мало ли кто там. Теща приехала.
Мужика с коляской она видела сбоку, могла обознаться, тем более ее фантазию подтолкнули эти чистые окна…
А по тротуару с детской коляской действительно брел Митя.