Вкус пепла
Шрифт:
Жизнь «over there» сложилась не так, как она ожидала. Горькие морщинки разочарования пролегли вокруг рта и под глазами, но, несмотря ни на что, Агнес и в сорок два по-прежнему оставалась красивой женщиной.
Первые годы прошли великолепно. Отцовские деньги обеспечили ей превосходный уровень жизни, а те суммы, которые она получала от поклонников, делали его еще лучше. Она могла ни в чем себе не отказывать. В ее элегантной нью-йоркской квартире всегда было шумно и весело от гостей, и нужная публика без труда находила туда дорогу. Предложений она получила уйму, но продолжала выжидать своего часа, когда появится кто-то еще богаче, еще элегантней, еще известней в светских кругах, и жила тем временем в свое удовольствие, не упуская ни малейшей возможности поразвлечься. Что-то словно толкало ее вознаградить себя за потерянные годы и ухватить от жизни всего вдвойне и вдвое быстрей. В том, как она любила, как веселилась, как швыряла деньги на наряды, украшения и обстановку квартиры, было что-то лихорадочное. Теперь эти годы остались далеко в прошлом.
Во время крюгеровского банкротства [18] ее отец разорился. Несколько неудачных вложений — и от нажитого состояния ничего не осталось. Получив телеграмму и узнав, каких он наделал глупостей, она пришла в такую неистовую ярость, что порвала бланк на мелкие кусочки и принялась топтать. Как посмел он потерять все, что после его смерти должно было отойти ей? Все, что должно было обеспечить ей безбедную жизнь!
Она ответила длинной телеграммой, в которой подробно высказала все, что о нем думала, и как он разрушил ее жизнь.
18
Крюгер Ивар (1880–1932) — «спичечный король», предприниматель и финансист, обанкротился во время Великой депрессии и покончил с собой.
Когда неделю спустя пришло сообщение, что он приставил себе пистолет к виску и спустил курок, Агнес смяла бумагу и выбросила в мусорную корзину. Она не удивилась и не разволновалась. На ее взгляд, он получил по заслугам.
Дальше пошли трудные годы. Не такие трудные, как тогда с Андерсом, однако для нее это была борьба за выживание. Теперь ей приходилось существовать на доброхотные пожертвования мужчин, а поскольку она оказалась без собственных средств, то состоятельные, изысканные кавалеры сменились поклонниками попроще. Предложения руки и сердца прекратились вообще и сменились предложениями иного толка, но если мужчина не скупился на расходы, она не отказывалась. К тому же после родов, по-видимому, что-то в ее организме навсегда повредилось, ибо неприятных последствий с ней больше не случалось, за что временные спутники жизни ценили ее еще выше. Никто из них не желал оказаться связанным из-за появления ребенка, а сама она скорее предпочла бы броситься с крыши, чем повторить пережитый однажды ужас.
От великолепной квартиры пришлось отказаться и переехать в другую, значительно меньше, темнее и дальше от центра. Там уже не устраивались приемы, а большая часть имущества перекочевала в ломбард или была продана.
С началом войны и без того неважные дела стали совсем плохи. И Агнес впервые с тех пор, как села на пароход в Гётеборге, стала мечтать о возвращении домой. Постепенно мечты перешли в твердое намерение, и, когда война закончилась, она решила ехать на родину. В Нью-Йорке у нее не было никакого достояния, зато во Фьельбаке еще кое-что оставалось, что она могла назвать своим. После рокового пожара отец Агнес купил тот участок, где стоял прежний дом ее семьи, и выстроил на этом месте новый. Может быть, он надеялся, что однажды она надумает вернуться. Дом был записан на нее, поэтому так за ней и остался, когда все прочее имущество пропало. Все эти годы он сдавался жильцам, и доходы от него шли на особый счет на случай ее возвращения. За прошедшие годы она несколько раз пыталась добраться до этих денег, но душеприказчик отца каждый раз отвечал, что покойный директор поставил условие: отдать ей деньги только в случае возвращения на родину. Тогда она проклинала это условие, считая его несправедливым, но теперь невольно признала, что оно было не таким уж и глупым. Агнес рассчитывала, что сможет прожить на эти деньги по крайней мере год, а за это время намеревалась найти кого-нибудь, кто сможет ее обеспечивать.
Для того чтобы осуществить эти планы, ей требовалось подкрепить придуманную в Америке легенду о своей судьбе. Она продала все, что у нее осталось, и вырученные деньги до последнего гроша вложила в одежду высшего качества и два великолепных чемодана. Чемоданы были пустые — у нее не хватило средств, чтобы чем-нибудь их заполнить, но этого ведь никто не узнает, когда она будет сходить на берег. Она приобрела вид женщины, добившейся успеха, и сама возвела себя в звание вдовы богатого человека, занимавшегося разнообразными видами бизнеса. «Что-то там по части финансов» — собиралась она говорить, безразлично пожимая плечами, и не сомневалась, что это сработает. В Швеции люди так наивны и так восхищенно взирают на тех, кто побывал в обетованной земле! Никому не покажется странным ее триумфальное возвращение. Никто ничего не заподозрит.
На пристани Нью-Йорка толпился народ, и, пока она шла к пароходу через толпу, с чемоданами в руках, ее совсем затолкали. Денег не хватило на билет ни первого класса, ни даже второго, так что среди серой массы пассажиров третьего класса она должна была выделяться, как павлин в курятнике. Иными словами, на корабле она никого не могла обмануть своим маскарадным костюмом богатой дамы, но как только она сойдет в Гётеборге, то сделает так, чтобы никто не узнал, как прошел ее переезд.
Что-то теплое коснулось ее руки. Агнес взглянула вниз и увидела девочку в белом платьице с воланами, которая смотрела на нее, обливаясь слезами. Вокруг была толчея, люди сновали туда и сюда, не замечая малютку, которая, по-видимому, потерялась, отбившись от родителей.
— Where is your mummy? [19] — спросила Агнес на английском языке, которым владела почти в совершенстве.
Девочка заплакала еще сильнее, и Агнес смутно вспомнила, что в столь раннем возрасте дети, кажется, еще не умеют говорить. Девочка, судя по ее виду, только что научилась ходить и вот-вот могла упасть под ноги снующей вокруг нее толпы.
Агнес взяла малышку за ручку и огляделась, но не увидела никого, кто мог бы иметь к ней отношение. Куда она ни поворачивалась, всюду суетились только люди в грубой рабочей одежде, девочка же явно принадлежала к иному слою общества. Агнес уже собралась кого-нибудь окликнуть, но тут у нее мелькнула новая мысль — дерзкая, неслыханно дерзкая, но гениальная. Не послужит ли это хорошим подтверждением ее истории о богатом покойнике муже — если она приедет не одна, а с ребенком? Агнес хорошо помнила, какой обузой могут быть мальчишки, но ведь девочка — совсем иное дело. Она же такая душка! Ее можно одевать в хорошенькие платьица, а эти кудряшки так и просят, чтобы в них завязали бантик. Прямо «darling», [20] да и только!
19
Где твоя мама? (англ.)
20
Душенька (англ.).
Эта мысль все больше нравилась Агнес, и в долю секунды она приняла решение. Переложив оба чемодана в одну руку, она другой рукой сжала ладошку девочки и решительно двинулась к пароходу. Никто не обратил на нее внимания, пока она поднималась на борт, и Агнес подавила желание оглянуться. Вся штука была в том, чтобы вести себя так, словно она действительно пришла со своим ребенком. Девочка от неожиданности как раз перестала плакать и послушно семенила с ней рядом. Агнес приняла это как хороший знак — она все сделала правильно. Наверняка родители неважно обращались с девочкой, раз она так охотно последовала за незнакомой женщиной. Пройдет немного времени, и Агнес даст девочке все, о чем та только может мечтать. Она знала, что будет прекрасной матерью. Это с мальчиками было трудно справиться, а тут девочка, и это совсем другое дело. С ней все пойдет иначе.
~~~
Никлас прибежал домой сразу, как только ему позвонила Шарлотта. Она не стала объяснять, почему его вызвала, и он влетел в дом как угорелый. Спускавшаяся по лестнице с подносом Лилиан посмотрела на него с удивлением.
— Почему ты дома?
— Шарлотта позвонила, чтобы я приехал. Ты не знаешь, в чем дело?
— Нет. Она же никогда мне ничего не говорит, — недовольно ответила Лилиан, но тут же заискивающе заулыбалась Никласу. — Я как раз была в булочной и принесла свежие булочки, на кухне лежит пакет.
Даже не дослушав, Никлас кинулся вниз по лестнице и в два прыжка очутился в подвальном помещении. Его бы не удивило, если бы Лилиан пристроилась под дверью и стала подслушивать, о чем они говорят.
— Шарлотта?
— Я здесь, переодеваю Альбина.
Он вошел в туалет и увидел жену, стоявшую спиной к нему у пеленального столика. По ее позе сразу было видно, что она сердита, и Никлас подумал: о чем таком она могла узнать именно сейчас?
— Что такое случилось? Неужели это было так важно? У меня, между прочим, как раз прием, — сказал он, помня, что нападение — лучший способ обороны.