Владетель Мессиака. Двоеженец
Шрифт:
«Неужели Канеллак что-то подсмотрел, — подумал он. — Или, быть может, это шутка. Надо разузнать!»
И Телемак де Сент-Беат, и Бигон, и Эрминия, все было забыто в одну минуту. Госпожа Эрминия де Сент-Жермен и не предполагала, что заденет самую слабую струну Каспара д'Эспиншаля. Ревность забушевала в его сердце с такой силой, что благоразумие совершенно оставило его. Теперь он уже не помнил, что несколько часов тому назад сам искал средств, как бы избавиться от Одилии. Теперь ум и сердце его наполняло одно чувство: чудовищная ненависть к тем, кто посягнул на его честь.
— Моя жена имеет любовника!
Каспар д'Эспиншаль раздирал грудь и прядями вырывал свои волосы; он изжевал проклятое письмо, точно это было сердце неверной Одилии.
— Рауль! Одилия! Горе вам, горе! — вопил он яростно.
На лице графа выразились такие страдания, что Эвлогий спросил:
— Ты, брат, страдаешь?
— Да, я страдаю, ужасно страдаю.
— Что за причина?
— Говорят… будто моя жена мне изменяет.
Дикарь вздрогнул от удивления и гнева.
— Твоя жена тебе изменяет?!
— Да.
— Надо ее убить.
— Я убью ее.
— Хочешь, чтобы я шел с тобой?
— Хорошо, иди. Разузнаю, может быть, это только обман. Но если откроется искра одна, тень измены — горе вам, горе! Проклятый паж! Женщина из ада. Эвлогий, садись со мной на лошадь, садись, чтобы не терять времени. Мы еще к полуночи успеем добраться до замка.
— Мне конь не нужен. Поезжай, я не отстану пеший. Ноги мои с крыльями!
Граф дал шпоры скакуну и помчался галопом. Но напрасно лошадь усиливала бег, покрывалась потом и ржала, полная огня и энергии, Эвлогий бежал, не отставая. И человек, и лошадь спорили о первенстве в быстроте, представляя зрелище дикое и величественное. Каспар д'Эспиншаль часто поглядывал на своего брата и дивился ужасной силе и ловкости его, если бы потребовалось, он очень легко перегнал бы его лучшего скакуна.
IX
Мальсен запирал замковые ворота, когда граф и Эвлогий прибыли к замку.
«У меня ключ от малой двери», — подумал граф и решился ждать, пока все уснут в доме. Он слез с лошади, привязал ее к дереву и приблизился к Эвлогию.
Дикий за пять часов пробежал двадцать миль.
— Ты устал? — спросил его Каспар д'Эспиншаль.
— Я никогда не устаю. Но мне надо подумать.
— О чем?
— О негодяе, который написал письмо.
— А если это неправда?
— Тогда негодяй вдвое подлее.
— Разве ты меня не предупредил бы?
— Никогда не предупредил бы.
— Почему?
— Потому, что это причиняет тебе мучение.
— Ты никогда не любил?
— Никогда, и это потому, что не желал любить. Если бы женщина, мною любимая, изменила, я не нашел бы мук, на которые стоило бы ее осудить.
Эти слова произнесены были Эвлогием с такой энергией, что брат его был поражен. Дикий воспитанник лесов обнаруживал кровь настоящих д'Эспиншалей.
— Я еще не знаю, что сделаю; мне надо разведать, — ответил граф, погружаясь в свои думы.
Эвлогий положил руку на его плечо и заговорил.
— Однако же, если она невинна! Я ее прежде видывал… Глаза ее чистые и честные. Я желал бы иметь такую подругу жизни, как она.
— Тебя обманывает наружность. Чистый взор зачастую скрывает душевную порочность.
— Скорее, автор анонимного письма пытается оклеветать твою жену, а тебя подтолкнуть на нехорошее дело. Хочешь ли подождать несколько дней, пока я начну действовать?
— Я буду ждать, пока не уверюсь.
— Так я пойду увидеться с Канеллаком.
— Ты пойдешь? Ты к Канеллаку?! Но это все равно, что броситься тигру в лапы.
— Я никого не боюсь. Впрочем, он легко меня примет за тебя.
— Это правда. Тебе только следует сбрить бороду и волосы, переменить платье, и сходство станет разительным.
— Если надо будет, то сделаю. Но думаю, переодевание излишне.
— Делай, как знаешь!
— Отдай мне письмо.
Каспар д'Эспиншаль отдал ему анонимную записку.
В замке все давно уже спали. В эту ночь — вещь удивительная — не было видно огня даже в отдельном домике возле замка, домике, в котором, как мы уже описывали, трое достойных друзей, Мальсен, дон Клавдий-Гобелет и Бигон совершали свои обычные ночные вакханалии. Помещение это, после отъезда Бигона, сделалось собственностью капеллана и интенданта, уплативших Бигону отступного сорок пистолей; им теперь заведовала прежняя Мамртинка.
Каспар д'Эспиншаль обошел вокруг весь замок и приблизился к месту, возле которого некогда Ланген и Шандор условливались о месте засады, имевшей такой печальный исход для одного из заговорщиков.
В этом месте братья через калитку проникли на двор замка. Везде была полнейшая тишина. Только на первом этаже, сквозь дверные щели одной комнаты пробивался свет. Граф приложил глаз к замочной скважине и понял, что это была комната пажа. Рауль сидел в дубовом кресле, наклонившись над столом, и писал. Вокруг стояли разные баночки и склянки. Виден был только профиль работающего юноши. Теперь, в первый раз, Каспар д'Эспиншаль нашел, что серьезные черты лица Рауля прекрасны и благородны. Высокий и хорошо развитый лоб, нежные и выразительные голубые глаза. А красные, как кармин, губы, казалось, сотворены для страстных поцелуев.