Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
— Теперь хороша? — тоненьким голосочком спросила мара и протянула руки к драугру. Он же покачнулся и упал, за голову схватившись. Заскулил, заерзал коленями по праху.
— Папочка, я по тебе скучаю. Неужели, ты меня не помнишь? Совсем-совсем не помнишь? — пальчики коснулись лба, пробежались по волосам, просыпая на них иней. — Как же так, папочка?
— Отстань от него. Чего хочешь? — Брунмиги потянулся к фляге. — Крови?
— Помочь тебе. За сестрицу отомстить.
— Врешь. Сестрица твоя тебя, небось, прогнала.
— Так, — согласилась мара, засовывая руку в голову драугра. Тот уже не скулил, стоял смирнехонько, как и положено приличному мертвецу. — Сестрица думала, что неодолима. Но гадюка боя ужалила. И где теперь сестрица? А ну как и тебя ужалит? Драугру не страшны ни молот, ни копье. Ты же слаб, маленький братец. Посмотри на себя. Твои колени дрожат. Каждый шаг — мучение. А руки? Еле-еле щит держат.
— Морочишь?
— Правду говорю, — она вытащила пальцы и облизала. — Он пустой. А ты, Брунмиги-тролль, служишь тому, кому и я служить желаю. Возьми меня с собой, а? Я так устала ждать… я не хочу больше быть тут.
Она вдруг оказалась рядом, положила руки на плечи и обняла. Ее руки — крылья метели, ее губы — чрево льда, в котором змеею вьется синий язык. Ее глаза — бездна Гинунгагап.
Разве можно было отказать бездне?
Глава 9. О падениях и полетах
Теперь Алекс держал Юленьку за руку. Крепко держал. Захочешь — не вырвешься. Юленька не хотела. Она шла, стараясь попасть шаг в шаг, но все равно отставала, путалась в плаще, спотыкалась в сугробах и изо всех сил гнала мысли о том, что видела.
И видела ли?
Юленька ведь не была собой, если уж разобраться. Ее растащили на кусочки, как огромный паззл, а потом кусочки перемешали с другими, чужими, и собрали наново, только картинка порченой вышла.
В ней был Алекс и Лизка из 11-го, про которую мама сказала, что она — шалава и пробы негде ставить. Конечно, говорила мама не Юленьке, а папе, но говорила громко. Папа же отвечал тихо, успокаивал, наверное. Он всегда маму успокаивает и теперь тоже…
Получится ли их увидеть?
Юленька не знала. Зато знала про подвал, о котором столько слухов ходило, и про Лизкины сигареты. И про то, что лифчика она не носит, а трусы у нее розовые, с кружевом. И что целуется она, засовывая язык в рот. Язык кислый никотиновый, как протухшая рыбина, но Алексу нравилось!
Как ему могло нравиться такое?!
И все остальное, отчего Юленьку прямо передергивало. И чем дальше, тем мерзостней ей было. Юленька брела, поглядывала исподтишка и раздумывала: стоит ли говорить, что она тоже об этом знает? Или лучше не надо? Ведь получится, что она подглядывала, хотя и не по своей воле?
Врать плохо, но
— Юлька, ты как? — спросил Алекс, и она ответила, пытаясь отвлечься от тех, других мыслей:
— Я домой хочу. Я… я маму видела. Во сне. Она собиралась сделать что-то плохое. Я ее звала, звала, а она не слышала. И еще в голове у нее жуки жили. Большие.
— Мне тоже кошмар снился. Снились. Ну раньше. Давно уже, — он крепче руку сжал и спохватился: — Не больно?
Ничуть. Юленька пальцев не чувствует, это бывает от холода и когда в воде долго-долго сидишь. Юленька воду любит. Мама еще смеялась, что когда-нибудь у Юленьки отрастут плавники и хвост, она превратиться в русалку… гриму русалка бы подошла.
— Ты не бойся. Мы выберемся. Ты и я — мы обязательно выберемся. Нужно только дойти, — Алекс склонился, точно опасаясь, что его подслушают. Но кому тут слушать? Кошка впереди по снегу скачет. От нее остаются смешные следы — темные ямки на белом. Как будто в листе пластика просверлили много-много дырок. И Юленька теперь по дыркам идет, вязнет. Хорошо, что сверху сыпать перестало. И небо выровнялось, расползлось блестящей сизой пленкой от горизонта до горизонта. И куда ни глянь — все одинаковое.
Юленька остановилась, оглянулась — протоптанная ею дорожка протянулась в пустоту. В стороне от нее, не глядя ни на кого, шел Джек. У него получалось легко: широкими шагами, почти что не проваливаясь в сыпучий снег. Копье лежало на плече, поглядывая на Юленьку недобро.
Оно точно знало, что Юленька знает.
А молот? Тот, который Алекс сунул за пояс, хотя и придерживал при ходьбе рукой. Молот тоже волшебный. И если так, то…
— Про него не думай. У него своя дорога. Я знаю.
В Алексовых глазах все перевернуто. Поле — серое, небо — белое, и дорога, протоптанная Юленькой, уходит наискосок, перечеркивая черный круг зрачка. А он — как колодец.
Когда-то Юленьку мама на дачу возила, когда еще могли себе дачу позволить. И даже не дачей это место было — просто дом за забором из неровных досок. Дощатый туалет с дверью, что закрывалась на огромный ржавый крюк. Огород за окном. И колодец, обложенный речным камнем. К колодцу Юленьке строго-настрого запретили подходить, и мама постоянно жаловалась еще, что у колодца этого крышки нету. А отец обещал, обещал сделать, но не делал.
Впрочем, Юленька была послушной. И в колодец только единожды заглянула, сама цепенея от ужаса. Чего больше боялась? Того, что внутри? Или маминого гнева?
Тем обидней было, что в каменном скользком окладе жила самая обыкновенная чернота.
— Он останется. Мы вернемся. Только не говори. Никому не говори. Это наш секрет!
— Хорошо, — ответила Юленька и подумала, что теперь у них с Алексом два секрета. Но о первом Алекс не знает. Вернее, не знает, что Юленька о нем знает.
Смешно!