Владимир Ленин. Выбор пути: Биография.

Логинов Владлен Терентьевич

Нашему лирическому поэту и писателю взять бы и прочесть саму Крупскую… Да нет, куда там. Пассаж Доры Штурман устраивал его гораздо больше, ибо давал возможность столкнуть «антиподов»: истинно русского человека, некрасовского дедушку Мазая и полукровку, человека, как полагает Солоухин, «по духу» совсем не русского — Ульянова⁴⁴.

А Крупская пишет вот что… Осенью 1898 года у Проминского кончался срок ссылки. И всем своим семейством — из восьми человек — «он собирался назад в Польшу на работу и погубил несметное количество зайчишек на шубки детям»⁴⁵. Паша Мезина, девчонка, помогавшая Ульяновым по хозяйству, уточняет: «У пана Проминского семья большая была, шапки из зайцев шили, одеяла, шубы»⁴⁶.

Не

надо быть скорняком, чтобы понять, что для пошива двух шуб взрослых, шести шубок детских, восьми шапок, одеял и, добавим, рукавиц действительно надо было «несметное» количество зайцев. Вот Проминский и обратился за помощью к друзьям — сначала к Оскару Энгбергу, а уж потом они вместе пошли к Ульянову и «стали, — как пишет Крупская, — соблазнять Володю ехать на охоту на какой-то Агапитов остров, где, по их словам, зайцев тьма-тьмущая…»⁴⁷.

Вот как Крупская в воспоминаниях описывает охоту: «Поздней осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники»⁴⁸. Письма Надежды Константиновны позволяют установить даже наиболее вероятную дату этой охоты — 14 октября 1898 года. Именно в этот день, пишет Крупская, отправились они «на охоту за зайцами на остров на целый день, он в этом году ни одного зайца не изничтожил еще»⁴⁹. Вспоминал об этой охоте спустя полтора месяца и сам Владимир Ильич: «Зайцев здесь я бил осенью порядком, — на островах Енисея их масса… Проминский набил их несколько десятков, собирая шкурки на шубу»⁵⁰.

Так что же остается от Доры Штурман, как говорится, в «сухом остатке»? Осень — есть. Остров — есть. Шуга — есть. Даже лодка есть. И есть не один, а трое охотников. А вот избиения прикладами, а главное — «болезненной, патологической агрессивности» и «удовлетворения от убийства» беззащитных зверьков — вот этого нет.

Конечно, охота — дело суровое. Но испокон веков русские мужики, бабы и детишки ходили в заячьих тулупах и шубейках не потому, что были патологически кровожадны… Холодновато было зимой на Руси, а в Сибири — тем более. И уж коли помянули дедушку Мазая, то вспомните и его слова: «Только весенние воды нахлынут,/ И без того они сотнями гинут, — / Нет! еще мало! бегут мужики,/Ловят, и топят, и бьют их баграми…» и т. д. И вспомните его прощанье с убегающими зайчишками: «Смотри, косой,/ Теперь спасайся,/А чур зимой/Не попадайся!/ Прицелюсь — бух!/ И ляжешь… Ууу-х!..»

Длинноватым получилось «журналистское расследование» по делу об охоте на зайцев 14 октября 1898 года. Но оно понадобилось потому, что, как увидим, точно такой же методикой будут пользоваться «лениноеды» для доказательства (а точнее, для фальсификации) куда более серьезных обвинений.

РАБОТА

Деловитый и бодрый тон многих писем Ульянова родным, и особенно его писем к матери, стал поводом для нескончаемых рассуждений о том, как вольготно жилось «политическим» в царской ссылке. В ход пошло все — от уже упоминавшегося зыряновского барана до тетерок, подстреленных Владимиром Ильичем на охоте. Будто бараньими котлетами можно восполнить утрату свободы и высылку на край света. Непонятным стал бы тогда и тот трагический мартиролог, которым отмечена вся история ссылки. Ибо даже если брать лишь тех, кто проходил по делу «Союза борьбы», то и тут список жертв будет весьма значительным.

После архангельской ссылки умерла в 1898 году от чахотки молодая учительница воскресной рабочей школы Вера Сибилева. Умер сосланный в Восточную Сибирь Николай Богданов. Знакомый читателю 25-летний здоровяк Борис Зиновьев, отбывавший ссылку в Тверской губернии, заболел и умер в 1899 году. А друг его — 20-летний путиловец Петр Карамышев, находившийся там же, — стал сотрудничать с охранкой, сломался, запил и бесследно сгинул куда-то. Петру Запорожцу ссылку пришлось заменить на психиатрическую больницу. В такую же больницу попал из Тесинского и рабочий М. Д. Ефимов.

А 8 сентября 1899 года в селе Ермаковском умер от чахотки Анатолий Ванеев. «На похороны, — рассказывал Михаил Сильвин, —

собрались товарищи, приехал Владимир Ильич. Мы сами несли гроб до могилы, и удивительно легок он был: так исхудал и высох Анатолий за время болезни. Было морозно, сыпал снежок, синицы чирикали на ветках. Молча мы засыпали его землей, молча постояли над свежей могилой и разошлись. Никаких речей никто не произносил, да и не к чему это было»¹.

Ссылка — это ссылка. И если Ульянов не закис, не заболел, не сломался, если сохранил и здоровье и бодрость духа, то не только в силу каких-то особых, присущих ему черт характера всей человеческой натуры, но и в значительной степени потому, что была у него в ссылке, как до того и в тюрьме, — каждодневная, напряженная работа. Или, как он выразился, — «дело». «Лучше же быть, — написал Владимир Ильич сестре, — за делом: без этого в ссылке пропадешь»².

Он вообще стал деловым человеком. Когда похолодало и начало дуть из всех щелей, «даже пилу от хозяев притащил и дверь стал пилить, чтобы лучше запиралась»³. Вместо того чтобы выть от тоски, глядя на серую и убогую шушенскую жизнь, брал лопату и шел расчищать каток, ставший если не праздником, то во всяком случае развлечением для всего села. Вместо того чтобы сетовать на отсутствие в местных лавках шахмат, брал нож и вырезал из коры замысловатые фигурки. А чтобы не страдать от однообразия деревенской пищи, прихватив ружье, уходил на охоту. Точно так же научился он и управлять лошадьми, вместо того чтобы при каждой поездке нанимать возчика.

Выше уже упоминалось, что Дмитрий Волкогонов упрекал Ульянова в том, что он никогда не работал, то есть (в отличие от нашего генерала) не служил в казенном ведомстве. Ну а то, что было написано Владимиром Ильичем в ссылке, — это работа или нет?

За три шушенских года Ульянов написал фундаментальное исследование «Развитие капитализма в России». Объем — 500 страниц. Выпустил сборник «Экономические этюды и статьи» — 290 страниц. Перевел и отредактировал двухтомник Сиднея и Беатрисы Вебб «Теория и практика английского тред-юнионизма». Объем — 770 страниц. Написал около двух десятков статей и рецензий на книги Каутского, Гобсона, Парвуса, Богданова, Гвоздева, Струве и Туган-Барановского, Булгакова и др. Все они были опубликованы в столичных журналах «Новое слово», «Мир Божий», «Начало», «Жизнь», «Научное обозрение». Объем — более 100 страниц. Наконец, две его брошюры «Новый фабричный закон» и «Задачи русских социал-демократов» были изданы за границей, в Женеве. И это не считая десятка статей, которые тогда опубликовать не удалось.

Так что это — работа или нет? Если вы обратитесь к действующим ныне нормам для научных сотрудников Российской академии наук, то убедитесь, что Ульянов превысил их многократно. Да, это была работа, причем работа повседневная, трудная, порой изнуряющая. И прогулки, каток, шахматы, о которых он с таким удовольствием писал родным, шли в ход, как правило, лишь тогда, когда работа не клеилась или когда, по выражению Крупской, «уже окончательно «упишется»»⁴.

22 ноября 1898 года Надежда Константиновна писала: «Володя ушел уже решительно и окончательно в свои «рынки», жадничает на время страшно, у Проминских мы не были уже несколько месяцев. По утрам Володя просит будить его в 8 часов и даже 7 1/2 , но мое бужение, конечно, обыкновенно оканчивается ничем, помычит-помычит, закроется с головой и заснет опять. Сегодня ночью во сне толковал что-то о г-не Н.-оне и натуральном хозяйстве…»⁵

Эта работа давала и солидный приработок к тому мизерному восьмирублевому пособию, которое Ульянов получал как ссыльный. Из переписки с родными видно, что Владимир Ильич в связи с обустройством, с приездом Крупской по меньшей мере трижды обращался к матери с просьбой о «внутреннем займе». Но из этой же переписки видно и другое — долги он отдавал. На все его литературные гонорары — а лишь за «Развитие капитализма…» он получил около 1500 рублей, за перевод Веббов около 1000 — была выписана доверенность Анне Ильиничне, которая возвращала деньги матери и оплачивала книги, посылавшиеся в Шушенское⁶. Так что Волкогонов, утверждавший, что Ульянов все годы ссылки сидел на иждивении у матери, и на сей раз сказал заведомую неправду.