Владимир Мономах
Шрифт:
Вокруг четырнадцатилетней Евпраксии в Киеве разгорелись страсти. Киевские вельможи, люди Изяслава и Святослава, были недовольны тем, что дом Всеволода возвышается ещё более. Теперь великий князь вступал в родство с германскими землями, и это ещё больше возвышало его и над другими русскими князьями, и над иными восточноевропейскими владыками. Старые киевские бояре пытались расстроить свадьбу, слали к Оде гонцов, но она была непреклонна. Евпраксия занимала какое-то место в расчётах германского правящего дома, и Ода настаивала на её скором приезде.
И вот уже из Киева в немецкие земли двинулся огромный караван. Евпраксию сопровождали дружинники и слуги, с ней везли бесчисленный скарб и драгоценности. Немецкие хронисты записали позднее, что русская княжна прибыла в Германию с несметными богатствами, которых здесь и не видывали. Щедрой рукой снарядил Всеволод Ярославич свою дочь в западные земли. А сама Евпраксия заливалась в углу возка горькими слезами, уезжая из родного Киева, от матери, отца, братьев, сестёр, как ей казалось, навсегда.
Теперь из германских земель о Евпраксии доходили новые вести. Стало известно, что после четырёх лет затворничества в монастыре русская княжна вышла замуж за маркграфа Генриха. Ему был двадцать один год, ей — восемнадцать. К тому времени она приняла римскую веру, взяла себе имя Адельгейды в честь кведлинбургской аббатисы. Она и прежде отличалась красотой, но теперь просто поражала окружающих.
В бытность её в монастыре с ней встретился Генрих IV и был очарован русской княжной. И её поразило сухое измученное яйцо императора, его огромные горящие глаза, исходящая от него сила и какое-то особое, неизвестное ей притяжение.
Ей было невдомёк, что Генрих IV являлся членом тайной секты монахов-николаитов, чьи мессы сопровождались развратными оргиями; она принимала его бледность и измождённость, бывших следами этих оргий, за утончённость и возвышенность души. А он, вперившись мрачным взглядом в эту стройную, юную, тёмноглазую русскую красавицу, рисовал в своём воспалённом уме сцены, взбадривающие его утомлённое сластолюбие.
Евпраксия прожила замужем лишь год. Молодой маркграф неожиданно и загадочно умер, и в девятнадцать лет Евпраксия осталась вдовой. Снова монастырь, снова затворничество. Но теперь император бывает здесь всё чаще и чаще. По странной случайности в год смерти маркграфа скончалась и Берта — жена Генриха IV, и он также оказался свободным от брачных уз.
В Киев доходили слухи о том, что Генрих IV всерьёз увлечён Евпраксией, а вскоре к Всеволоду из Германии пришли гонцы, сообщившие, что Генрих просил руки Евпраксии-Адельгейды, и она дала своё согласие. Но гонцы не просто сообщили киевскому князю эту весть; они одновременно принесли ему жалобу на венгерского короля, рассказали о борьбе германского императора с саксонскими князьями и Урбаном II, которого поддерживала могущественная герцогиня Тосканская Матильда. Всеволод понимал, что любовь любовью, но Генриху IV нужны деньги Евпраксии, русские пои, помощь Киева в борьбе с имперскими врагами. Генрих откровенно делал ставку на Киев.
Теперь Всеволод и Мономах нередко вели разговор о Евпраксии. Было ясно, что германский император хотел союза с Русью, Для Киева же этот союз был обременителен, но родственная связь с германским императорским долом была желательна: Всеволод, сын шведской принцессы, брат французской, венгерской и датской королев, свёкор английской принцессы, зять византийского императора, теперь становился тестем германского императора, и все эти родственные связи с домами западных стран переходили и на Владимира Мономаха — внука византийского императора и шведского короля, мужа дочери английского короля, племянника французской, венгерской, датской королев и теперь — деверя германского императора.
И снова вокруг имени Евпраксии начались споры. Киевские греки негодовали. Новый брак Всеволодовой дочери мог означать, что Русь поддержит Генриха IV против папы римского, а именно его сторону взяла константинопольская патриархия в споре с Генрихом IV. Печёрские монахи всегда были против того, чтобы русские княжны уходили замуж за рубеж: там они меняли веру, попадали под чужое влияние. Старое киевское боярство же и здесь боялось усиления мощи Всеволода и Мономаха.
После недолгих раздумий Всеволод послал дочери своё благословение, но от союзнических отношений с императором уклонился.
В 1088 году Евпраксия была уже невестой императора, а через год в Кёльне архиепископ Магдебургский Гартвиг торжественно короновал её императорской короной уже как жену Генриха IV, императрицу Германии.
Правы были киевские миряне, когда предрекали близкую смерть новому митрополиту. Вскоре он умер, а нового из-за моря уже не просили и поставили на митрополичью кафедру своего человека Ефрема, епископа переяславского.
Возглавив киевскую митрополию, он по-прежнему много заботился о родном Переяславле. Всеволод и Владимир с радостью видели, как митрополит отстраивает Переяславль каменным строением. Была достроена каменная церковь святого Михаила, над городскими воротами началось строительство церкви святого Феодора, а рядом — храма святого Андрея — в честь ангела князя Всеволода Ярославича. Всеволод и Владимир в эти годы и сами предпринимали в своём родовом гнезде большие каменные работы. Наконец-то Переяславль дождался строительства новых каменных стен; их заложили в 1089 году, и одновременно для народа в городе началось сооружение каменных же бань. Это было так удивительно, что даже летописец отметил, что в Переяславле «град бе заложен камень» и «строенье баньное камено». Князья сидели в Киеве, а отстраивали Переяславль. Всеволод и Мономах при помощи митрополита Ефрема на всякий случай превращали свою отчину в неприступную крепость, в красивейший город Русской земли. Теперь у Мономаха была прочная военная опора: Любеч на севере, Чернигов в центре, Переяславль на юге.
А заботы эти были вовсе не лишними: хотя и крепка была власть Всеволода, хотя и держал в своих руках Мономах, по сути, все военные силы Руси, но мощными были и противники Всеволодова дома. И когда великий князь по совету митрополита решил перенести мощи святого Феодосия, первого игумена Печёрского монастыря, из пещерки, где он был захоронен, в домовую печёрскую церковь и придать этому смысл всерусского единения, то из этой затеи ничего не получилось.
Ещё не пришли ответы из городов, а монахи начали поиски Феодосьевой пещерки.