Владимир Ост
Шрифт:
– Твою мать, – зло процедил он и начал медленно подниматься, стараясь после испытанного глупого страха выглядеть солидным и внушительным.
Встав на ноги, он повернулся всем корпусом и увидел на платформе, совсем рядом, виновника своего конфуза – сидящего на корточках офисного охранника Григория Хлобыстина, который, трясясь от немого смеха, пытался раскурить сигарету от окурка, брошенного Владимиром.
Хлобыстин фыркал, руки его плясали, сигарета и окурок никак не состыковывались. Даже его пестрая рубаха, казалось, хихикала своими складками. Григорий вне сомнений был искренне счастлив:
– Скотина ты, Гриша, – сказал Владимир, смягчаясь, однако сохраняя серьезное выражение лица.
– Ха-ха-ха, – наконец в голос от души залился Григорий. От хохота он даже потерял равновесие и всем задом, не заботясь о чистоте своих светлых брюк, уселся на платформу. – Вот это полет! Ха-ха-ха! Высший пилотаж! Хорошо, что за бутылку крепко держался, а то б точно упал!
Это было уже слишком. Владимир в новом приливе озлобления быстро взял из-под ног камень и запустил им в Григория. Хлобыстин уклонился, вскочил на ноги и, не переставая смеяться, отбежал на несколько метров назад.
Обутый в новые кроссовки, он пружинисто стоял, покачиваясь из стороны в сторону, словно теннисист, готовый среагировать на очередную подачу мяча.
Владимир отвернулся. В нем все кипело, ему хотелось отомстить Григорию. Но Хлобыстин, это было ясно, дожидаться расправы не стал бы, а носиться за ним по всей платформе Владимиру совсем не хотелось. Он вздохнул и двинулся по шпалам.
Надо сказать, что обычно Владимир и сам с удовольствием потешался над примитивными штучками в стиле Чарли Чаплина. Но только тогда, когда видел их в кино или шоу. В жизни он не любил проделывать что-либо, вроде выдергивания стула из-под садящегося человека, и уж тем более ему не нравилось, если в падающие клоуны определяли его самого.
Хлобыстин подождал, пока Владимир отойдет на безопасную дистанцию, и, спрыгнув с перрона, пошел за ним.
– Да ладно тебе, Вовчик! Чего, обиделся? Ха-ха. Ну, извини!
Осташов не отзывался.
Некоторое время Григорий молча шел за ним. Потом, уже на тропинке, которая выписывала синусоиду в дикой траве, он догнал Владимира и таким тоном, как будто ничего не случилось, затараторил:
– А я, главное дело, с чего-то решил, что сбор назначили в другом конце станции. Ну и ломанулся туда. Смотрю – нет никого. Я – скорей в эту сторону, а тут, вижу, идет кто-то, я поближе подскочил – оказывается, это ты идешь… мечтаешь…
Григорий попытался заглянуть Осташову в глаза, но тот отвернулся.
Хлобыстину эта ситуация, как видно, стала наскучивать. Он окинул взглядом окрестности и сказал: «Та-а-ак! Погода – что надо…» – и тут же, посмотрев на маячившую впереди группу, с чувством потер ладони, словно гурман перед богато накрытым столом, и добавил:
– Кого будем трахать?
Глава 13. Scolia maculata
– Кого трахать-то будем? – переспросил Хлобыстин.
Владимир с интересом глянул на Григория, но тут же вновь отвернулся и, сдвинув брови, отрезал:
– Иди в жопу!
– Нет, Вов, ну серьезно, – Хлобыстин по-дружески пихнул Осташова плечом. – Ты телку себе уже наметил?
– Там видно будет.
– Подожди-ка минуту, – сказал Григорий. – Поссать надо.
Он свернул с тропы налево и скрылся за кустом боярышника. Осташов за ним не пошел.
– А ты? – донесся из-за ветвей голос Хлобыстина.
– Не хочется.
– Володь – ох, хорошо! – поди сюда.
– Зачем?
– Давай махнем по пятьдесят грамм, – после некоторого молчания предложил Хлобыстин.
– Нет, не хочу.
– А похмеляться кто будет, Пушкин?
– Не хочется.
– Ну и зря. Организм-то не казенный, – сказал Григорий, выходя к тропинке.
– Меня тошнит даже при мысли… фу… нет. Попозже. Ты, если хочешь, на, выпей, – Владимир протянул Григорию бутылку.
– У меня есть, – ответил Хлобыстин.
Он выпростал спереди рубаху из брюк и, сказав: «Во, видел?» – показал заткнутую за пояс бутылку «Праздничной». А в кармане у него нашлось и маленькое яблоко.
– Даже закусить в принципе есть чем, – сказал он. – Правда, только одно. У метро с лотка стырил, ха-ха. Тебе укусить оставить?
– Нет.
– Ничего ты в этой жизни не шаришь.
Григорий выпил и съел яблочко целиком – только хвостик выбросил.
Приятели неспешно двинулись дальше.
– Меня, Гриш, мучает один вопрос, – сказал Осташов. – Чем у нас вчера в ментовке все закончилось? А главное, куда мои деньги девались?
– Как это – куда девались? Ты же их в носок сунул.
– Когда?
– Когда нас из отделения выгнали.
– Да?
– Ну да. Когда там уже только дежурные менты остались, мы с ними нашу водку допили и…
– А с чего вдруг они с нами пить стали?
– Ты же начал возбухать, типа того, что «не имеете права ограничивать свободу художника», а дежурный офицер это услышал и почему-то тебя из-под замка выпустил. Ну, и меня заодно. Ты ему начал баки заливать про это… русскую живопись. Что она медным тазом накрылась. То есть не медным тазом, а каким-то черным квадратом. А он стал тебе что-то наоборот доказывать, подкованный такой мент попался, культурный. И, короче, вы с ним своим спором всю дежурную бригаду просто ухайдокали. Но зато он под это дело нашу водку из-под стола вынул – и пошло. Ты такой веселый был, анекдоты рассказывал. А потом ты одного из них еще за бутылкой послал. Но тут им позвонили и сказали, что вот-вот какая-то проверка должна нагрянуть, и они нас попросили по домам. А ты начал орать, что мы никуда не пойдем, что проверяющим тоже нальем. Тогда они нас под белы ручки – и на улицу. Хорошие менты оказались. Они нам всё, что изъяли, – всё отдали. И бабки тоже.
– И бабки?
– Прикинь! Я сам до сих пор в шоке.
– А зачем я деньги в носок положил?
– Ну это ж я тебе насоветовал. Чтоб другие менты не отобрали, если по пути опять вляпаешься. Тебя после этого больше не заметали?
– Нет, не замеНтали. Это я бы, наверно, помнил.
– Значит, так и лежат в носке, деньги-то. Ты сейчас в тех же носках, какие вчера на тебе были?
– Нет, естественно.
– Вот – жаль. Можно было бы прямо сейчас проверить, что там есть, кроме твоих ног.