Власть подвала
Шрифт:
– Оттуда.
– А нельзя бы ее обратно загнать в астрал?
– Наверняка можно, только я не знаю как.
– Ну, если ты не знаешь, тогда и никто не знает, – он задумался. – Если оно не уйдет далеко и не умрет от наших условий, мы его поймаем. Такая штука может потянуть на миллион долларов, если раскрутить вокруг нее хороший шум.
– Вы оставляете меня с этим?
– Ничего другого не могу сделать. Но, боюсь, оно уже ушло в почву и никогда не вернется. А оттуда его не вытащишь.
– А если оно размножается?
– Если размножится, вот тогда и посмотрим. Не надо меня запугивать сюжетиками
– Нужно придумать, что делать с Пьетой, – сказал я.
– Не что, а как.
– Как?
– Я хочу получить эту статую. Эта статуя, если признают ее подлинность, будет стоить столько, сколько даже я не заработаю за жизнь, за десять жизней.
– Но это не статуя, она живая.
– А я сказал, что хочу получить статую. Все живое можно сделать мертвым, важно только, как ты это сделаешь. На ней не должно быть телесных повреждений.
И черты лица… Лицо должно быть спокойным, а это проблема. Она должна умереть спокойно. Без боли. Одна только грусть, грусть и бесконечное терпение, смирение пред великой неизбежностью. Ты возражаешь?
– Да. Совсем недавно я подумал, что если бы человечеству грозила опасность уничтожения, а я мог как-то помочь, то я совсем не обязательно стал бы помогать. Я совсем разочаровался в людях. Надеюсь, что временно.
– Ну, конечно. Но даже если я выпущу еще живой, ее убьет кто-нибудь другой, тот, кто посильнее меня. У нее нет шансов, она слишком много стоит. Неизвестное творение Микеланджело, пролежавшее почти пять веков неизвестно где, вариант знаменитой статуи. Я не упущу такие деньги. Это судьба.
– В чем вы видите судьбу?
– В том, что она попала именно ко мне, к человеку, который понимает в искусстве. Нужно будет заказать каталог и посмотреть перечень ее повреждений. Я помню, что у Христа был отбит и приклеен мизинец, но остального не знаю. Если у нее будут те же повреждения, что и у настоящей, то наш план провалится. Но я смотрел внимательно, очень внимательно, и не заметил никаких следов склейки.
В этот Момент Пьета сказала что-то с вопросительной интонацией и посмотрела на нас.
– Туалет там, – сказал хозяин. – Если он тебе нужен.
Пьета прошла в другую комнату и села на диван. Диван заскрипел так, будто на него поставили бегемота.
– Ничего, старая мебель, тогда делали крепко, – сказал хозяин. – Выдержит.
– А вы не боитесь? – спросил я.
– Чего?
– Гнева господня. Она же все-таки Богоматерь.
– Она такая же Богоматерь, как я падишах. Она просто скульптура, которую вырезали через полторы тысячи лет после настоящей Богоматери, если такая, конечно, была. Просто кусок мрамора, который нужно превратить в настоящий кусок мрамора. Только как это сделать?
– Ну, это по вашей части.
– И по твоей тоже. Значит, решаем так. Пока поживешь с ней. Смотри, наблюдай, замечай. Кушает ли она, если кушает, то что любит. Пьет или нет.
Ходит ли в туалет. Умывается ли. Следит ли за собой. Спит или нет. Снимает ли материю с головы. Посмотри, мнется ли материя, запутываются ли ее волосы.
Посмотри все. Чувствует ли боль. Умеет ли смеяться. Это даст нам ключ. Может быть, через нее стоит пропустить ток. Или можно будет подобрать яд, который подействует мягко. Я подумаю. Нам важно не ошибиться. Если ошибиться хоть немого, то выражение лица будет совсем не то. Я не хочу получить гримасу смерти, я хочу получить аллегорию смерти. Все ясно?
– Все. Пусть мне принесут несколько гнилых яблок.
13
Пьета не спала. Конечно, она ведь была существом из другого мира, а спят только люди и местные животные. Я был уверен, что она никакая не статуя, а всего лишь поверхностная копия гениального шедевра. Астральное отражение. Или по-другому: гений нашего мира уловил слабый сигнал оттуда и увидел красоту, недоступную для смертных и спящих, и воплотил ее, насколько смог.
Большую часть времени она стояла неподвижно, иногда ходила по комнатам, медленно и нигде не задерживаясь, иногда начинала напевать незнакомую мне плавную мелодию. Мелодия была всегда одна и та же. Я закрывал глаза и видел перед собой скалы, бесконечные плоскогорья, покрытые травой и редким кустарником, обрывы, вдали морское побережье, маленькие каменные хижины без окон, невдалеке колодец и женщину под навесом, которая напевает песню. Музыка всегда вызывает у меня зрительные образы.
Я не знаю, имела ли она хоть какое-то отношение к тому, что мы называем богом. Она была прекрасна и совершенна в своем роде, а прекрасное и совершенное – есть отблеск божественного. Но она заставляла задуматься. Ее постоянная грусть, нестираемое страдание на ее лице, ее отрешенность. Зачем в мире столько страдания?
Когда-то я сказал что мы с богом единомышленники. Но это не совсем верно, есть несколько принципиальных моментов, в которых мы с ним расходимся.
Во-первых, он считает, что земля наша – юдоль скорбей и несчастий, что жизнь это что-то вроде каторги, сплошные страдания, что мир плох, ужасен и пропащ. Что наш мир – это лишь тень истинного мира. Я считаю, что наш мир потрясающе прекрасен. Что жизнь человеческая есть счастье и каждая ее секунда есть счастье и каждая ее секунда бесценна. Представление о мире как о юдоли было хорошо тысячу лет назад. Сейчас оно устарело. Мир прекрасен; никакие несчастья и личные страдания не смогут поколебать моего мнения.
Во-вторых, мне не нравится его отношение к половой любви. Это отношение было хорошо для древних евреев, для которых было самым важным оставить побольше собственных, именно собственных детей, и оставить им побольше нажитого богатства. Сейчас времена изменились. Я считаю, что каждый имеет право любить кого хочет, как хочет и сколько хочет – и просто невежливо кому-то совать нос в это глубоко личное дело. Ограничителем здесь может выступать только собственная совесть, но никак не чье-то представление о морали.
В-третьих, возможность рая, как предела блаженства. Предельно блаженное существо это всего лишь слизняк, у которого предельно активированы все нервы определенного рода. Счастье – в достижении, в вечном достижении, в вечном пути, в возможности вечного пути. Любая предельная ситуация означает остановку. Мне не нужен рай как вечное блаженство; мое вечное блаженство могло бы только состоять в вечном изменении худшего к лучшему, в преодолении хаоса и страдания.
Отнимите у меня худшее, отнимите хаос и страдание; и я буду несчастен.