Властелин Нормандии
Шрифт:
–Твоя душа мятежна, хоть и хотела прикрыться набожностью, ей нет покоя даже в этих стенах…
–И я не прощу себя за то, что принёс горе родителям. Вы, сюзерен, хорошо платите за службу, а у нас в замке остались голые стены…У Вас есть какая-нибудь другая одежда? Мне опротивела эта ряса.
–Молодец! Прочь тоскливое одиночество! Монастырь – это крепость насилия над телом. Здесь сотни пыток-издевательств придуманы для истребления гордости и неповиновения у послушников.
На вечерней мессе граф со своими воинами, как богобоязненный католик, конечно же, присутствовал. И молился запойно, многократно осеняя себя крестом.
Эрлюин стоял совсем рядом и видел, как из глаз жестокого завоевателя вдруг потекли слёзы. Неужели ему стыдно за содеянное?
–Сеньор, Вы плачете?– изумлённо зашептал оруженосец.
–Храм потрясает красотой…а монахи так задушевно поют…
–Вы верите в Бога?– с сомненьем переспросил юноша.
–Несомненно, какой-то Высший разум должен быть. Создатель где-то живёт и радуется своему гениальному замыслу, замутить всю эту заварушку.
Граф изволит шутить? Но нет, Роберт падает на колени и плачет уже открыто, навзрыд.
Действие сеньора повторили остальные вассалы.
Эрлюин тоже встал рядом с сюзереном, ему захотелось приобщиться к благодатному, благоговейному зову религии. Он воззрился на Иисуса на кресте, на вытянутые в длину витражные картины, изображающие святых, и вдруг ясно представил и почувствовал боль сына божьего. Из его глаз тоже хлынул поток слёз горечи оттого, что человечество потеряло, не уберегло ниспосланное чудо. И слёзы сострадания за муки, что сыпались на Иисуса от злых людей.
По дороге домой граф де Эслуа в экономически важных пунктах собирал у вассалов и шателенов (начальники смотровых крепостей) мостовые, паромные, дорожные и рыночные пошлины.
И вот родная долина Анта. Замок Фалез невдалеке от города. Его большие, неотёсанные камни под деревянными галереями, видать издалека потому, что выкрашены в резкие цвета, которыми восхищались его предки викинги.
Дома, как только он дал первые распоряжения по хозяйству и обустроил оруженосцев, в его комнату ворвалась и набросилась с упрёками любимая бабка Гуннора де Крепон, мать почившего герцога Ричарда Второго Доброго, отца Роберта.
–Пока твой картеж двигался до дому, другие феодалы стали тоже обижать церковнослужителей!
–Пусть почувствуют себя в шкуре крестьян,– огрызнулся внук.
–Крестьяне должны работать! Твой отец в 997 году замучился подавлять восстания по всей Нормандии, ему пришлось призвать в армию буквально всех своих подданных феодалов. А ведь крестьяне сами уговаривали местных сеньоров взять их под опеку, защитить от насилий и притеснений соседних феодалов.
–Я слышал об этом восстании, крестьяне требовали восстановление своих прав на свободное, бесплатное пользование общинными угодьями. Отец жестоко расправился с бунтарями, но поборы за землю сбавил.
–Но ты, милый дружок, уводишь разговоры в сторону от церкви. Разве можно ссориться с таким сильным врагом?
–Бабуля, ты забыла, что яростнее других стран христианству сопротивлялась именно Франция. Последний оплот друидов был как раз на земле Нормандии в районе Руана. А мой прадед Рольф накануне крещения принёс жертву языческим богам, прощаясь с ними, он же перед смертью, раздираемый сомнениями, принёс в жертву Одину сто пленных христиан и одновременно подарил сто фунтов золота церквям своего герцогства. И сына своего Вильгельма Рольф-Роберт растил в Байё среди настоящих викингов-пират.
–Зачем вспоминать, что было раньше, сейчас другие времена.
–Кто меня остановит? Этот жалкий сморчок французский король Роберт Второй Благочестивый? Да у него дружина в сто раз меньше, чем у меня. У него под носом его же вассалы воруют всё подряд, даже его сестёр, а после требуют выкуп. Он не имеет права собирать дань со своих дорог, а платит за проезд, когда едет на ярмарку в Лион, своим соседям-вассалам, которые чуть ли не зад ему показывают. Капету надо было идти в монахи – молиться получается у него лучше всего.
Старушка закатила глаза к небу и показательно воззвала к Господу:
–Вразуми моего внука, ты, Всевышний! Моё слово здесь ничего не значит.
–Ну за кого ты заступаешься, бабуля? За воров? Я их возмездие за зверские пытки людей, сжигание на кострах друидов и другие античеловеческие и антигуманные выпадки оголтелых фанатиков-маньяков, прикрывающихся именем Бога, как ширмой. Для чего отнимать у бедняков и их детей последний пай хлеба, складывая их скудные приношения в сокровищницу? Кому эти богатства принесли радость или облегчение? Кроме главного священнослужителя их никто не видит, и никто ими не обладает, тогда, как он обвешивается драгоценностями, словно языческий идол сарацин.
–А ты воруешь у вора,– ухмыльнулась Гуннора де Крепон,– И не понимаешь главного: скопление сокровищ – это сохранение и развитие культуры. И что-то я не припомню, чтобы ты отказался от ношения драгоценностей или отличился послаблением гнёта над крестьянами. Когда судишь других, не забывай, что и сам замаран тем же дерьмом.
–И эти поганые слова я слышу от королевской крови…бабуля, как не стыдно сквернословить…Так ты не хочешь обнять своего доблестного внука, покрывшего себя славой в сражениях?.. А я скучал по тебе…
И Роберт простёр объятия. Старушка с достоинством приблизилась. Её сухонькая фигурка с гордой осанкой выражала помпезность и величие.
Обнимая могучего внука, она прошептала ему на ухо:
–Один ты моя опора, никому больше не нужна старая развалина. Ну, ничего, мы ещё им всем покажем, мы отомстим Ричарду Третьему за кровь моего сына.
Она погрозила кулаком в сторону Руана, старушка считала, что её старший внук зарезал Ричарда Второго, своего отца.
Затем пожилая женщина мягко, с любовью добавила: