Властелин огня

Биргер Алексей Борисович

– А что вы от них слышали?
– спросил Яков Никодимович.

– А такое я слышал, будто Ковач этот был не кто иной, как стальной дух. Стальной человек, который, когда совсем плохо, выходит из печи, чтобы сталеварам помочь, а как на­добность в нем пропадет, так возвращается назад в печь. И будто при большой беде его при звать можно. А сделать это под силу самому лучшему сталевару, который овладел всеми тайнами профессии. На Челобитьева тогда грешили ... Мол, только он мог такое сотворить, больше некому. Он же насчет стали прямо-таки колдуном был, все умения отцов, дедов и прадедов в нем были собраны. Я помню его жилистым таким, сварливым стариком. Хотя, если прикинуть, это тогда он мне стариком казался, из моих двадцати двух лет, а на самом-то деле был он намного моложе меня теперешнего - лет пяти­ десяти с небольшим. И он же, понимаешь, нам головы дурил, что, мол, мертвым он в металл рухнул от наших пуль, как будто все происходило не у

него на глазах ... Вот и говорили, что призвал он стального человека, когда танковая сталь не шла и не шла. Я пытал стариков, как же такой призыв сталь­ного духа можно осуществить, но они отвечали, что это ни­ кому неведомо, кроме того, кому тайные знания переданы из рук в руки. Да и нельзя точно сказать, что это сделал именно Челобитьев. Стальной дух, говорили они, иногда появляется и сам по себе, когда чувствует, что пришло его время. Одна­ко, если кто его специально и призывал, то Челобитьев Иван Евгеньевич, больше некому. Больше никто с такой задачей не справился бы.

– А вы-то сами во что больше всего готовы верить?
– спросил Яков Никодимович.

– В механического сталевара, - ответил Александр Степанович.
– Профессор зря врать не станет. А нынешний Ковач, думаю, - это уже новая модель, современная, напичканная всякими компьютерами и прочим. Эту новую модель теперь секретно испытывают, никому не открывая, что это робот, а не человек. И вам я не советую допытываться. Угодите в психуш­ку, как я в свое время. Сами знаете, за лишнее любопытство языки режут ... А если себе представить, что это стальной дух вернулся в трудные для сталеваров времена ... Тогда надо искать того, кто его вызвал, среди любимых учеников Челобить­ева, кому он мог тайные знания передать, чтобы они не умерли вместе с ним.

– Спасибо вам!
– сказал Яков Никодимович, вставая. Я тоже встал.

– Не за что!
– отозвался Александр Степанович.
– Только попрошу: будете эту историю дальше рассказывать, не взду­майте на меня ссылаться. Все равно от всего отрекусь.

– Вас мы никогда и ни за что не упомянем, - заверил его Яков Никодимович.

– Вот и славненько!
– Старик тоже поднялся, чтобы нас проводить.

Кошки настороженно следили за нашими движениями. Мы вышли из квартиры, вызвали лифт ...

Пока мы ехали в лифте и выходили на улицу, я молчал и думал о своем. Я знал от самого дяди Коли Мезецкого, что он был любимым учеником знаменитого сталевара Ивана Евгеньевича Челобитьева. И Челобитьев дядю Колю взял под свое крыло, едва ему исполнилось четырнадцать лет, разглядев в пареньке редкий дар сталевара ... Так, во всяком случае, гово­рили взрослые.

Стоит ли сказать об этом Якову Никодимовичу? Я решил, что пока не стоит. В конце концов, про дядю Колю многим известно, Никодимыч может и сам докопаться, если захочет искать в этом направлении. А мне, наверное, тумана во всю эту историю добавлять ни к чему.

– Как ты относишься к тому, чтобы часть пути пройти пешком?
– спросил Яков Никодимович.

– Да хоть весь путь, - ответил я.
– Пять остановок - это не расстояние. За полчаса пройдем.

И мы зашагали по заснеженным улицам.

– Ну что ты обо всем этом думаешь?
– спросил он.

– Мощная история, - сказал я.
– Как вы этого старика раскопали?

– С трудом, - усмехнулся он.
– С превеликим трудом. Где я ни пытался выяснить, что можно узнать про историю одного из Александров Ковачей, всюду получал от ворот поворот. Су­нулся в местное управление, где хранятся архивы «органов», хотел узнать, не сохранились ли документы по делу «американского шпиона» Ковача, так меня и слушать не захотели. И вот после стольких мытарств на третью неделю поисков удача нашла меня. Узнал я про старика Рахмонова совершенно случайно. Мне припомнилась давняя история, как мы сидели с моим старым школьным другом, врачом-психиатром, и он мне рассказывал про различные занятные случаи. И в числе прочего рассказал про своего профессора, которым всегда восхищался. Тот был отличным врачом и крупным ученым. «Представляешь себе, - говорит, - как-то обратились к нему по поводу странного пациента в нашей психиатрической кли­нике ... Это было давно, мы с тобой еще в младшие классы бегали, но ту историю до сих пор вспоминают. Попросили профессора его поглядеть. Во всем, мол, нормальный, кроме одного: все время твердит о каком-то стальном человеке, ко­торый растворился в расплавленном металле, когда его хотели арестовать, и еще - что от него пули отскакивали. В свое вре­мя тот пациент был чекистом. Профессор изучил историю его болезни и говорит: «Все просто! Единственное, что от него требуется, - вести нормальную жизнь и ничем не отличаться от прочих людей. А для этого нужно, чтобы он перестал болтать о своем стальном человеке. Давайте ему скажем, что он оказался свидетелем тайного эксперимента государственной важности и возьмем подписку о неразглашении, а там и выпи­шем». Так и сделали. Профессор представился секретным уче­ным из Москвы, другие врачи, которых этот пациент не знал, - членами московской комиссии. Сообщили они пациенту с самым серьезным видом, что он, якобы, стал свидетелем са­моуничтожения механического робота-сталевара, находившегося на секретных испытаниях. Об этом роботе, мол, никому нельзя рассказывать, в государственных интересах, а с него, с пациента, требуется подписка о неразглашении государственной тайны ... И что ты думаешь, подействовало! С тех пор никаких жалоб на этого больного не поступало и в больницу к нам он не попадал. Вот как профессор умел соображать!»

– Так выходит ...
– сказал я.

– Выходит, никакой московской комиссии не было, как не было ни робота, ни его испытаний, - кивнул Яков Никоди­мович.
– Все это - хитрый трюк, примененный психиатрами. И оказавшийся очень действенным и полезным - ведь с тех пор Рахмонов вел абсолютно нормальную жизнь, а насчет «стального человека» держал язык за зубами. Но главное, когда я припомнил эту историю, меня осенило: наверняка этот чекист был свидетелем событий сорок шестого года, касавшихся Ковача. Смутное и невнятное упоминание о них промелькнуло тогда только в одной газете. И я кинулся разыскивать моего друга, моля Бога о том, чтобы пациент, о котором он мне рассказывал, был еще жив. Ведь с тех пор, как он поведал мне эту историю, прошло почти двадцать лет, а с момента «приезда московского академика», получается, минуло около полувека! Мой друг нашел мне в архивах ста­рую-престарую историю болезни Александра Степановича Рахмонова, потом я через адресную службу города узнал его адрес и телефон, созвонился с ним ... Дух перехватило, когда узнал, что он жив! Ну а при итоге моих розысков ты присутствовал.

– Хорошо, что старику захотелось выговориться за все эти годы молчания, - сказал я.
– Ведь и замкнуться мог.

– Верно, - согласился Яков Никодимович.

– Но сами-то вы что думаете?
– спросил я.

– Самое вероятное и самое реалистичное, - ответил Яков Никодимович, - что они все-таки подстрелили его, и он упал в расплавленный металл мертвым или смертельно раненым. Понимаешь, если об этом Коваче ходили слухи, что он наделен волшебной силой и настолько чувствует металл, как обычный человек не может, то слухи эти могли смущать и чекистов, от­правившихся его арестовывать. А когда он стал убегать от них и они, начав стрелять, несколько раз в спешке и от волнения промазали, им вполне могло показаться, что он либо от пуль за­говорен, либо пули от него отскакивают. И, когда какая-то пуля его наконец сразила, они запросто могли решить, что так в него ни разу и не попали, а в металл он по доброй воле шагнул ... А что сталевары молчали, так это понятно. Время было такое, что лучше от всего отказываться. Признаешься, будто что-то видел, тебя по следователям затаскают, а потом и самого могут посадить. Лучше уж было притвориться слепым и глухим, от греха подальше ... Что сталевары и сделали.

– Интересно, что с двумя другими чекистами стало, - вслух размышлял я.

– Трудно сказать. Скорее всего, их уже нет в живых, ведь они были старше Рахмонова.

– А вы сами верите в эту реалистическую версию?
– спро­силя.

– Она выглядит версией, которая ближе всего к истине, ­ ответил Яков Никодимович.
– Но есть несколько моментов, которые меня смущают. Прежде всего то, что человек по име­ни Александр Ковач возникал уже до этого случая, и даже не один раз ...

– Не только в 1909 году?

– Не только. Но и насчет 1909 года возникает множество вопросов. Почему такая мощная забастовка, да еще закончившаяся победой рабочих, не упоминается в учебниках истории советского времени? Почему в книгах по истории революционной борьбы пролетариата в нашем городе о ней нет ни словечка? Хотя, казалось бы, только бери и расписывай, как организованный и сплоченный пролетариат капиталистов одолел ... Выходит, с этой забастовкой и с вооруженным со­ противлением полиции и армии было связано что-то такое, о чем, как посчитали, лучше не упоминать. Но что имен но? Имеет ли это отношение к Ковачу или к другим делам? Эти вопросы я задаю как историк и обществовед. Кстати, ­ улыбнулся он, - вот тебе и тема для домашнего задания. Справишься, найдешь ответ - пятерку за год поставлю!

– Ну? Честно?

– Абсолютно честно, - заверил он.

– Тогда уж я постараюсь.

– Давай. Но задача не такая простая. Сам видишь, даже я не сумел ее решить ...

Я подумал, что тем более постараюсь найти ответ. А потом спросил:

– А какие еще странности? Когда еще Ковач появлялся?

– Я две недели перебирал заново все материалы по истории нашего края только с одним прицелом: отмечал любые упоминания о любом человеке по фамилии Ковач. Эти упо­минания, как выяснилось, были в документах и публикациях, которые мне известны, но все они настолько мимолетны, что я не придавал им значения. Например, запись от 1872 года, что в заводской лавке не имеют долгов всего пять сталеваров: Артемьев, Губин, Зареченский, Ковач, Самойлов.