Властитель душ
Шрифт:
Она дышала с трудом. Дарио ласково усадил ее возле себя.
— Успокойся. Все пустяки. Мы непременно тебя вылечим.
— Я в порядке, Дарио. Скажи мне правду. Мне сообщили, что Вардес в здравом рассудке, и только ты и его жена под предлогом безумия держите его под замком, потому что Элинор пожелала быть свободной…
Он молча встал и отошел от жены.
— Дарио, посмотри мне в глаза. Нет, такого не может быть! Ответь! Ты никогда мне не лгал. И если б ты только знал, кто мне сказал об этом? Это…
Клара
— Малыш? — спросил он глухо.
— Так это правда, Дарио?
Она провела платком по губам, лицо у нее стало тоскливым, растерянным.
— Скажи лучше правду, Дарио… как всегда, как раньше… ты же знаешь, ты ничего не можешь от меня утаить, мы с тобой слишком близки друг другу.
Клара взяла его за руку, притянула к себе с той же нежностью, с какой обнимала за плечи Даниэля несколько часов тому назад.
— Ты хотел помочь Элинор? Хотел расплатиться с долгами? Ответь. Пожалей меня. Скажи, он в самом деле не сумасшедший, этот несчастный?
— На свободе он сдохнет, как собака, от алкоголя и наркотиков или покончит с собой, проигравшись. Сидя взаперти, он дал мне миллион.
— Дарио, это преступление.
— А по-моему, нет.
— За два года ты заработаешь тот же миллион, но честно.
— Клара, милая, на протяжении десяти лет я не заработал честно ни единого су. Но печальнее всего, что и с этим миллионом я не могу выпутаться. Я заплатил старые долги. И опять у нас ничего. Мы опять на мели.
— Продай все, Дарио! Продай все, что у тебя есть!
— И что дальше? Как ты представляешь доктора Асфара в маленькой квартирке на окраине с прислугой за все и без машины? Кто придет ко мне лечиться? Кто мне поверит? Да, я проклят. Я живу людским безумием и жадностью, и, если перестану потакать безумствам, люди от меня отвернутся и погубят меня. Я нуждаюсь в деньгах, чтобы защищаться. Чтобы выжить. Чтобы ты жила.
Клара с нежностью сжала его руку.
— Я? Я не унесу деньги туда, куда скоро уйду. Ты знаешь, что я обречена.
— Не говори мне, что ты умрешь, Клара, — умоляюще попросил он, секунду помолчав. — Я чувствую такую усталость, кажусь себе таким старым, что боюсь, умру раньше, чем сумею обеспечить будущее Даниэля. Но даже если бы я знал, что жить мне осталось полгода, я хотел бы, чтобы у меня были деньги, пусть ценой преступления. Прости меня, Клара. Но с тобой я говорю, как с Господом Богом. Больше всего на свете я боюсь бедности. Не только потому, что сам был беден, но еще и потому, что мои деды и прадеды жили в нищете. За мной длинная череда голодных, они еще не насытились и насытятся не скоро. Мне всегда будет не хватать тепла. Я всегда буду чувствовать себя незащищенным. Мне всегда будет мало почестей, мало любви! Клара! Нет ничего страшнее безденежья. Нет ничего постыднее, ненавистнее и безнадежнее бедности. Клянусь тебе, Клара, я, не задумываясь, пожертвовал бы ради тебя жизнью, но даже ради тебя я не отпущу Вардеса! Никогда! Ему не быть на свободе!
— Дарио, я не поняла — ведь, если ты получил деньги, то этот несчастный больше тебе не нужен. Отпусти его на свободу, Дарио… найди предлог. Признай, что ты ошибся. Объяви, что он выздоровел. Но не оставляй преступления на своей совести… Оно принесет нам несчастье.
— Но, Клара, милая, Вардес по-прежнему приносит мне доход.
— Каким образом?
— Его жена платит мне за то, что я держу его взаперти. И на эти деньги мы живем.
— А твои больные? Консультации?
— Год от года дела идут все хуже. Налоги и долги съедают все гонорары.
— А ты не боишься, что несчастный, отчаявшись, убьет тебя? — воскликнула Клара, сжимая его руку.
Дарио покачал головой:
— Его хорошо сторожат.
— Но если случится несчастье, тебе за него хорошо заплатят, не так ли? — спросила Клара.
Он ласково ответил:
— Без сомнения.
— Я тебя боюсь, Дарио.
Он снова покачал головой, на усталом лице промелькнула жалость.
— Бедная моя Клара, ты твердишь заученный урок. Говоришь не своими словами, а словами нашего сына. Да, ему стало бы страшно, если бы он узнал, если бы догадался. И по-другому быть не может. Вспомни меня в его годы… Я скажу тебе только одно: он всегда ел досыта. Поэтому мы никогда не сможем понять друг друга.
В возбуждении Дарио расхаживал по комнате.
— Он избалован, забалован… Знаешь, что говорил мне тесть? «Если ребенок спит на матрасе, а не на земле, он слаб, избалован и не способен бороться как следует».
— Дарио, но зачем же нужно бороться?
— Зачем? Ты меня об этом спрашиваешь, Клара? Что бы со мной сталось, если бы я не умел бороться? Ты же помнишь, мы были нищими, голодными, жалкими эмигрантами, теперь мы стали богатыми, могущественными, уважаемыми, — сказал он с гордостью, оглядывая красивую обстановку, высокие потолки, роскошные обои, словно искал поддержки в материальных знаках своего преуспеяния. — Что сталось бы с Даниэлем, если бы меня останавливала жалость или брезгливость?
— Замолчи, Дарио! Ты говоришь и сам себе не веришь. Ты не такой, Дарио. Что с тобой случилось?
— Я прожил жизнь, — ответил он с горечью.
— Миленький, — начала она по-русски, и он посмотрел на нее с удивлением, вот уже много лет они говорили между собой только по-французски, — каждый день ты давал мне хлеб, потом ты дал мне богатство, ребенка, который уцелел, ты дал мне счастье. Да, счастье, потому что на свой лад ты любил меня. Теперь, когда я на пороге смерти, ты можешь дать мне только покой, Дарио. Я боюсь.