Влечение. Эротическая сага
Шрифт:
– А почему он у тебя без дверей? – отдернув запачканную разводами целлофановую занавеску душа, с удивлённым смехом спросила Мила.
– Когда руки в краске, глине и прочей ерунде, не хочется ещё большую грязь разводить… И зачем мне двери? Удобство и экономия. Здесь живу только я и мои работы.
– Какой ты оказывается меркантильный и ещё … бессовестный! – улыбнулась Мила, задёргивая занавеску и видя, что Костя совсем не собирается уходить.
– Прости, – он, как завороженный, никак не мог остановить в себе пойманный на берегу кураж. Услышав, журчание воды в кране, скульптор в миг оказался на своём рабочем месте. Быстро сбросил мокрую тряпку, прикрывавшую гору глиняной массы уже готовой для работы. Нисколько не раздумывая, он начал быстрыми уверенными движениями превращать эту бесформенную глыбу в свой замысел. Через считанные мгновения, буквально на глазах она стала приобретать причудливую форму крыла чайки в бурлящей падающей волне, с ясным очертанием контуров женского лица. Прошло ещё несколько минут, и в его руках основным композиционным началом стал являться профиль женщины.
Константин самозабвенно лепил, прорабатывая нужные детали, отсекая стеками лишнее, и в какой-то момент ясно почувствовал: у него получается задуманный, желанный образ! Он не заметил, как перестала шуметь в душе вода, как Мила вошла в комнату, наматывая на голову полотенце, и остановилась за его спиной. Зачарованная руками художника, она не сказала ему не слова, только с восторгом наблюдала, как на её глазах рождается чудо. Чудо не совсем ясное для неё, совсем непонятное, но как-то по-особенному роднившее её и мастера.
Уже давно высохли её волосы, а тихо расположившаяся на небольшом диване Мила продолжала смотреть на то, как работает мастер. Трудно было оценить, сколько прошло времени, как она оказалось здесь. Что сейчас: поздний вечер или уже глубокая ночь? Понять было невозможно. Тишину в мастерской нарушали всего несколько звуков: скребки инструмента скульптора, его отрывистое дыхание и волнующий, тихий морской прибой. К этим звукам нечаянно стал примешиваться голодный звук желудка, приглашенной под этот кров женщины. Мила слышала его, но ничего изменить не могла. Похоже, что и Костя, через какое-то время услышал голодное урчание.
Он повернулся. Сосредоточенное минуту назад лицо улыбалось. Удовольствие от проделанной работы сияло в его глазах.
– Ай, да, скульптор! Ай да сукин сын! – сказал он сам себе, глядя на Милу.
– Сукин ты Кот! Вот ты кто! Покормил бы девушку. Столько сегодня всего изобразил и сделал, что у меня уже просто нет сил восхищаться тобой и твоей работой. У тебя в этой берлоге есть, что можно съесть?
– Конечно, Милочка, конечно, милая! – он быстрым жестом, боясь испачкать её, увлек в библиотеку. Посадил в большое мягкое кресло поближе к камину, а сам ринулся отмывать руки от глины.
– Я сейчас. Я быстро! – Через минуту из душевой гремел его голос. – Похозяйничай пока! Греби на стол всё, что найдешь.
Мила осмотрелась по сторонам, зажгла свечу, убрала со стола салфетку, под которой оказалась сырная тарелка и ваза с фруктами. На столе стоял небольшой магнитофон. Она включила музыку.
Появился Костя с бутылкой в руках и еще с какой-то вкусной снедью. Его глаза продолжали гореть огнём удовлетворённого творческого возбуждения.
– Тебе понравилось? Правда, понравилось? – он торопливо стал разливать по бокалам красное вино. Потом сел на диван и снова стал с восторгом рассматривать сидевшую напротив него женщину. – Вот как это бывает, понимаешь? Какое-то мгновение, какой-то щелчок в голове, какое-то наваждение и…
– Рождается чудо, – закончила за него Мила, – ты меня сегодня стольким удивил, столько показал, столько рассказал, что я хочу поднять этот бокал за чудо! И за человека, который способен на чудо!
Они выпили и, продолжая нарушать традиции столового этикета теперь уже вместе, набросились на закуску.
Голод утолился быстро, и Костя вспомнил о банальной традиции любого застолья, где промежутки между первыми бокалами или рюмками должны напоминать нана-частицы.
– Знаешь, Лань, а всё это происходит неслучайно. Благодаря тебе. Я почти три года бился с мучившей меня идеей, а сегодня вечером, а именно сейчас, она стала приобретать реальную форму. За тебя, как за музу! С детства и до сегодняшнего дня, девочка!
– И за мастера!
Забавной мелодией уже второй раз зазвенел мобильник Кости. Пришла смс от Любаши: «На следующей неделе какие у Вас планы? А то мне что-то так холодно, так холодно. Вам меня хочется? А волосатые ноги, мохнатые брови и отсутствие даже намека на маникюр Вас не останавливают? Уж не говоря о том, что я неделю не мылась толком, т. к. горячей воды не было?». Он, какое-то время равнодушно смотрел на продолжающую светиться панель телефона, потом отбросил его в противоположный угол дивана. Мила вспомнила, что свой телефон оставила в номере.
Костя взял со стола пульт и включил громче музыку.
Мастерскую наполнили звуки приятной расслабляющей мелодии. Красивый медленный блюз под едва уловимый шум прибоя в тихом мерцании звездного неба наполнил комнату. Костя галантно встал и подошёл к своей музе. Молчаливым жестом пригласил её на танец. Маленькая изящная ладонь невесомо опустилась на руку мастера. Танец взял их в свои тихие объятия. Они двигались медленно, с каждым тактом теснее прижимаясь друг к другу. Между ними не звучали слова, мелодия сменяла мелодию, а они, не разжимая рук, продолжали своё растворенье.
Каждый, наверное, думал о чём-то своем, но то чувство, что зародилось далеко в детстве, приобретало новые формы, новые ощущения. Мила подняла голову и прошептала:
– Поцелуй меня… Как там, у моря…
Костя ладонью нежно заправил завиток одной выбившейся пряди ей за мочку уха, потом горячими губами прикоснулся к её виску, к щекам, задержал свои губы в мягких невидимых морщинках у её глаз, потом их губы сомкнулись. Обхватив талию руками, Константин чувствовал сильное возбуждение. Но не то, что бросило его к этюднику и глине, а, то, первое детское ощущение, которое он в пятом классе стыдно сравнивал с Эверестом, то, что впервые дало ему чувство принадлежности к мужчине и сейчас поднимало его на главный мужской пьедестал.
Он освободил резинку со своих волос и они, перемешиваясь с несколькими прядями его избранницы, рассыпаясь, путались вместе у них на плечах. Это движение, запах близости, тесные объятия и страстный поцелуй уносили Милу в измерение другой стихии. Они непроизвольно, в зове живой колотящейся страсти совершили несколько движений в сторону дивана и мягко опустились на него…
– Кот… Костя…..
– Ланочка… Милая моя девочка…
Он продолжал ласкать все уголки трепещущей перед ним плоти, наслаждаясь и утопая в её нежности.