Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
Шрифт:
– Приятно думать, что это были вы.
– Едва мы обручились, как поехали на станцию «Южный Кенсингтон», я вошла в лифт, а Гумби остался на платформе, точно собирался сесть на следующий поезд. Я остановилась у решетки, и едва он услышал, что лифт тронулся, как подбежал, и все было в точности как в прошлый раз, и он говорит, что он с самого начала знал, что это была я. Поэтому, наверное, была. Ну не смешно ли? – Она счастливо улыбнулась Барнаби и добавила: – Ноги у Гумби не очень, я хочу сказать, некрасивые ноги. Вот почему это случилось,
Но три дня спустя, принеся ему чай, она уже не улыбалась.
– Привет, Сильви, в чем дело?
– Ни в чем, мистер Раш.
– Вы плакали?
Она покачала головой и смахнула слезы с глаз.
– Я такая глупая, но никак не могу перестать, если только не думаю о чем-то другом, а как только перестаю работать, все возвращается. Простите, мистер Раш.
– Дело в Гумби?
Она кивнула, и вдруг ее прорвало:
– У него аппендицит… Ох, мистер Раш!
И разрыдалась.
Смех облегчения Барнаби обернулся как раз той встряской, которая вернула ей самообладание. Сильви посмотрела на него недоуменно.
– И это все? – спросил Барнаби. – Господи помилуй, да что такое аппендицит? Я было подумал, он сбежал с русской княгиней или еще что. Я думал, вы поссорились и расстались навсегда.
– Поссорились? Мы с Гумби?
– Глупо, конечно, с моей стороны, но так я и подумал. Аппендицит? Фу, ерунда!
– У вас его вырезали?
– Сотню раз. Нет, неправда, но один раз точно вырезали. Очень разумный поступок перед самой женитьбой. Как постричься пойти.
– Ох, мистер Раш, это правда так просто? Знаю, это глупо, но мне так страшно!
– Когда операция?
– Завтра утром. Его положили сегодня после полудня. В больницу Святого Георгия. Мистер Стейнер отпустил меня, чтобы я поехала с ним. Вот почему я опоздала с чаем.
– Разве у него нет родных в Лондоне?
Сильви замотала головой.
– Его папа работает в Лидсе, он женился второй раз, поэтому Гумби теперь редко с ним видится.
– Надо же, как вам повезло! Не приходится ни с кем его делить.
Она кивнула.
– Мне велели позвонить завтра утром, а потом, возможно, разрешат навестить после полудня. Мистер Стейнер такой добрый, он сказал, я могу пойти. Аппендицит – это ведь не так уж страшно, да, мистер Раш?
– Ну конечно, нет. – Он потянулся было за чашкой, но вдруг остановился. – А сами вы чай пили?
– Конечно, нет, мистер Раш. Я только что…
– Так выпейте этот и послушайте меня… – Он пододвинул к ней чашку. – Давайте, мне еще одну потом принесете… Выпили? А теперь отвечайте. Я редактор «Еще вопросы есть» или нет?
– Да, мистер Раш.
– Я все на свете знаю или нет?
– Да, мистер Раш.
– Мне вырезали аппендицит или нет?
– Да, мистер Раш.
– Вот видите, значит, я знаю, о чем говорю. Сильви, не ходите навещать его завтра после обеда. Вам это точно на пользу не пойдет, потому что вы решите, будто он умирает, и ему это на пользу
– Да, мистер Раш.
– Где вы живете? Надо же, за столько лет я ни разу не спрашивал!
– У Рейнес-парк, моя тетя Минни…
– Телефон там есть?
– Нет, мистер Раш, у дяди Джима престранные идеи. Мы с тетей все время говорим, что надо завести, а он твердит, мол, это отговорка, чтобы сплетничать и не утруждать себя пешими прогулками. Конечно, у меня есть подруга по соседству…
– Ладно. Тогда завтра во время ленча вы позвоните из редакции, потом мы вместе заглянем в больницу и узнаем, как он, но к нему самому не пойдем. И вы пойдете ко мне домой, я живу в двух шагах от больницы, и мы оставим им мой номер телефона, вы поможете мне с книгой, мы закажем обед и будем работать над книгой, и вот пожалуйста, мы под рукой и на связи, и новости узнаем сразу, а вы поспеете на последний поезд домой. Устраивает?
Глаза у Сильви сделались как блюдца, потом из них покатились слезы.
– Это не потому, что я несчастна, – сказала она. – А потому, что вы так добры ко мне.
– Но суть в том, что вам теперь лучше?
Она кивнула:
– Даже сказать не могу насколько! Чудесно!
– Тогда почему бы мне, черт побери, не выпить чашку чая?
Впервые за тот день в «Проссерсе» зазвучал счастливый смех Сильви.
2
Но обернулось совсем не «как пойти постричься».
В больнице были очень милы, очень добры. Барнаби едва-едва удалось заставить их понять, что важнее всего тут Сильви, а вовсе не какой-то неведомый мистер Гумберсон из Лидса. Забавно, думал он, как в больницах всегда делают упор на ближайших родственниках. «Не будет ли мистер Альфред Пибоди, о котором в последний раз слышали в Дьюсбери, так добр приехать в больницу Святого Георгия, его брат серьезно болен?» Если он не виделся с братом и не писал ему шестнадцать лет, какое ему дело, при смерти его брат или нет? Или просто дело в том, что в больнице не хотят оказаться с телом на руках и ищут кого-то, кому можно было бы сказать «Оно ваше…», если что-то пойдет не так.
«Если что-то пойдет не так…» «Если что-то случится…» Немыслимо произнести «если он умрет».
Что-то уже «пошло не так», что-то стало принимать «весьма серьезный оборот»… «О нет-нет, ни в коем случае, у него отменное здоровье, есть все основания надеяться… если больше ничего дурного не случится… если все остальное пойдет как надо. Возможно, мисс Сильвер лучше быть под рукой… Это было бы прекрасно… Да, я записала ваш телефон».
Повернув голову, он мог видеть через правое плечо Сильви, с закрытыми глазами лежавшую на его софе. Было половина двенадцатого, и, начиная с семи, она выстукивала свои страхи на пишущей машинке – с одним коротким перерывом на ужин.