Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя
Шрифт:
– Вы… Д'Артаньян приготовился с обнаженной шпагой броситься в атаку, но остановился как вкопанный. Неожиданно на его пути встали бастионы. Этими бастионами были глаза девушки.
– Кто я такая?
– Молчу, мадмуазель. Д'Артаньян понурил голову.
– Да, да. Я Мари де Рабютен-Шанталь, мне шестнадцать лет, волосы с рыжеватым отливом, и я либо на суше, либо на море, я не на небесах, д'Артаньян. Нечего считать меня ангелом и тем более какой-то такой персоной. Меня не следует принимать всерьез.
– Мадмуазель, поскольку вы изволите думать, что я вас люблю и поскольку это вам не по душе, я сделаю все от меня зависящее, чтобы не оскорблять вас своим чувством.
– Меня надо любить! Я желаю этого, д'Артаньян! Но меня следует любить так, как я того заслуживаю, то есть капельку меньше. Поглядите на себя, поглядите на меня. Очнитесь. Такой воин, как вы, и такая девушка, как я?
И Мари подарила ему одну из своих улыбок. Овеществленные впоследствии на бумаге, они произвели на мир потрясающее впечатление.
– Я чувствую, что всегда буду далек от вас, всегда у подножья стен.
Мари помотала головой.
– Д'Артаньян, д'Артаньян, мне следует преподать вам два-три урока.
– Я буду учиться вечно, мадмуазель. Начните сейчас!
– Вот первый из них, мой шевалье, и вы повторите его сегодня на сон грядущий. Вы меня слышите?
– Я вас слышу, но мадмуазель дю Колино дю Валь слышит вас, по-моему, тоже
– Оставим это пока, д'Артаньян. Учтите, любовь – чувство не слишком серьезное.
Мари приблизилась к мушкетеру. Взяла его руки в свои. Заглянула ему в глаза. Улыбнулась.
Жюли дю Колино дю Валь сжала крепче кулаки, и ногти вонзились в ее ладони.
XXX. ДВА ПОСЛАНИЯ
Д'Артаньян стремительно шел по направлению к своей гостинице. Мари только что сказала ему все и вместе с тем ничего не сказала.
Его неотступно преследовала одна и та же мысль: она знала о его любви и, если это не было насмешкой, она поместила его в драгоценном ларчике своего сердца, заботливо прикрыв батистовым платочком.
Д'Артаньян считал в молодости, что будет сражен вихрями свинца и погребен под грудами земли – место последнего упокоения многих воинов.
Он вовеки не помышлял о ларчике под батистом.
Значение его имени, даже не для него самого, человека простого, а для потомков, которые льнут ухом к прошлому, не представлялось ему чем-то существенным. Отзвук, который льстит самолюбию и смущает, но не более этого.
Размышления д'Артаньяна были прерваны суетой у входа в его гостиницу, там сновали какие-то люди.
Все крутилось и вращалось вокруг мужчины благородной наружности с красивым лицом кастильца и зычным голосом, этот мужчина возлежал на устланных подушками носилках.
Два негра-великана со скрещенными на груди руками бесстрастно замерли за спиной своего господина.
А тот распоряжался насчет ужина, и его приказы привели в ужасное затруднение служанок прекрасной Мадлен.
– Затем вы возьмете вот эту серебряную кастрюлю, бросите туда крупицу соли, вы слышите, крупицу, и сварите в ней яйцо. Не забудьте добавить столовую ложку амоктильяндского вина. Потом сделайте телячью вырезку размером… О, мой дорогой д'Артаньян! Вы застаете меня за работой…
И Пелиссон де Пелиссар раскрыл объятия.
– Вы видите всего лишь половину вашего друга, но эта половина любит вас не меньше, чем любило все остальное. Ведь главное пока сохранилось, правда? Мозг для математики, руки для чертежа и сердце для дружбы. О чем еще мечтать?
– У вас все в порядке, дорогой Пелиссар, вы мыслитель и ученый, но для бедного солдата вроде меня, ноги должны…
–Я разрешил и эту проблему Поглядите, вот два негра.
– Весьма внушительны.
– Это суданские князья, взятые в плен арабами и проданные в рабство. У них один-единственный недостаток: путаные имена. Я перекрестил их на свой лад. Вот сейчас я вам продемонстрирую…
И Пелиссон де Пелиссар сделал знак.
–- Нога № 1.
Один из негров стал рядом с носилками.
– Нога № 2.
То же самое сделал другой.
– Вперед.
Носилки и в самом деле пришли в движение вместе со столом, уже накрытым для пострадавшего от взрыва воина.
– Окажите мне честь, д'Артаньян, разделите со мной трапезу. Только вам придется сделать то же самое, что славный Ла Фолен делал с покойным кардиналом: вы съедите большую часть, оставив мне самую малость.
Д'Артаньян сел против своего друга и отведал паштета. Он мгновенно удовлетворил свой аппетит.
– Мой дорогой друг, – заметил Пелиссон, – паштет великолепен, а вы его не едите. Это противоестественно, значит, у вас какая-то болезнь, она сожрет вас в неделю. Необходимо о вас позаботиться.
Д'Артаньян глянул на Пелиссона с вопросом.
– Позаботиться, – продолжал тот, – а может, и исцелить. Человек вашего размаха и ваших понятий не расстроится из-за каких-то пустяков, как это сделает чиновник в провинции. Уж я-то изучал жизнь, это были, если угодно, века мыслительных упражнений, у меня есть право говорить об этом. Кем бы я был сейчас, если б не женщины? Вне всякого сомнения, кардиналом. Вот недавно мне, скажем, предлагали править одной страной в Америке, где улицы мостят вместо булыжников слитками золота. Должен сказать, весьма практично. Но я отказался из-за пастушки, которая, кстати, великолепно готовит козий сыр.
И Пелиссон сглотнул свое проваренное согласно рецепту яйцо.
– Заботьтесь, насколько это возможно, о своих ногах и подражайте мне во всем остальном. Сперва это может показаться не очень заманчивым, но когда вы втянетесь, все будет великолепно.
– Я об этом подумаю, – отозвался д'Артаньян без радости в голосе.
– Ладно. А наши дела? Что вы мне о них сообщите?
– Наши дела?
– Да, да, наши дела.
– Скверно.
– Ага. Кардинал?
– Умер.
– Так, так. Я знаю. Ла Фон?