Влюбляясь в Бентли
Шрифт:
Глава 1
Если ты играешь с огнем, ты обожжешься
Виктория
Мне было семь, когда моя бабушка умерла.
Это было самое ужасное чувство в мире, потерять того, кого я любила так сильно. Я плакала три недели. Плакала, пока полностью не онемела внутри и снаружи. После этого я никогда больше не плакала, но пустота в груди осталась, и никакое «Я сожалею о Вашей потере» не могло заполнить ее. От этой пустоты я не могла убежать.
Моя мать, в отличие от меня, не пролила ни слезинки.
Ни тогда, когда стало известно про рак, ни тогда, когда
Я была слишком мала, чтобы заподозрить что-то странное в том, что моя мать не плакала. Но на похоронах я услышала разговор нескольких родственников о том, что они волнуются по поводу того, что моя мать может быть слишком потрясена, ведь она всего год назад потеряла отца, и о том, что она может последовать за ними. Я понятия не имела, что они имеют в виду. Именно поэтому потратила несколько недель, интересуясь, было ли это тоже самое, что и когда кто-то забрал мою бабушку. Если это так, то я была убеждена, что моя мать уйдет и не вернется, как бабушка. Я нуждалась в матери больше, чем в том, про кого все продолжали упоминать. Я была зла на этого кого-то за то, что он забрал мою бабушку от меня. Он был эгоистом. Я бы никогда не простила его.
После похорон меня охватывал ужас, если случалось так, что мать покидала поле моего зрения. Я боялась разлуки. По крайне мере это то, что врач сказал моей матери, когда мы обе ездили увидеть того, о ком все продолжали упоминать. Оказалось, что этим «кем-то» был совсем не Бог, а терапевт. Он не заставил рану в моей душе затянуться. Только притупил боль, но она была все еще там, глубоко внутри. Именно тогда я поняла, почему моя мать не плакала. Она спрятала свою боль глубоко, задолго до бабушкиной смерти.
Моя бабушка умерла, а родителей большую часть дня не было дома. Бабушка была той, кто заботился обо мне: мы читали книги, ходили в парк, готовили обед… Она была той, кто помог мне выучить алфавит и научил завязывать шнурки. В семь лет я была убеждена, что было нормой родителям работать допоздна, а бабушкам и дедушкам заботиться о детях. Ведь именно они были самыми терпеливыми. Вскоре после смерти бабушки мои родители наняли няню. Я не очень любила ее. Она была молодой девушкой, предпочитающей смотреть телевизор, нежели почитать книгу или сходить в парк. Всякий раз, когда она должна была пойти в магазин, чтобы подобрать что-то для моей матери, люди спрашивали, не ее ли я младшая сестра. Я полагаю, что мы были похожи, у нас у обеих были каштановые волосы и зеленые глаза, но никакого другого сходства я найти не могла. Единственным плюсом в моей няне была способность получать бесплатные вещи. Все, что ей нужно было — ее длинные ресницы, и парень в супермаркете давал мне все конфеты, которые я хотела, бесплатно. Вспоминая о нем сейчас, думаю, что это был всего лишь способ заставить меня молчать о том, что он флиртовал с моей няней.
Я не возражала проводить время в моей комнате в одиночестве. Я выросла зависимой от него, одиночество было моим утешением. Время наедине с самой собой давало мне возможность смотреть на птиц, и таким образом я представляла, что моя бабушка все еще была здесь, рядом, наблюдая за ними вместе со мной. Каждый год синяя птица свивала гнездо в ветвях старого дуба напротив моего окна на втором этаже.
Однажды
— Эта мама — птица, должно быть, устала восстанавливать гнездо каждый год.
Она засмеялась, ее серо-зеленые глаза блестели через стекла очков для чтения.
— О, милая, это не одна и та же птица каждый год. Это, скорее всего, один из ее выросших птенцов, возвращающихся вить свое гнездо.
Весной, после бабушкиной смерти, три пестрых яйца вылупились в нашем гнезде. Я провела много дней, наблюдая за птенцами. Малыши росли сильными и здоровыми. Я думала, мама — птица должна была быть очень терпеливой, чтобы уследить за ними.
Затем пришло время птенцам учиться летать. Но произошло нечто ужасное — один из птенцов ни разу не предпринял попытки вылететь из гнезда. Он лежал в течение нескольких дней, и я не видела, чтобы его мать прилетала к гнезду с едой для него. Вспоминая те дни теперь, я уверена, что птенец был уже мертвым, но тогда, в семь лет, я могла думать только о том, как помочь ему.
Мой отец однажды сказал мне:
— Хорошо, если ты будешь наблюдать за птицами, но никогда, никогда не открывай окно своей спальни, чтобы впустить их.
Чаще всего я смотрела на него как на сумасшедшего.
Почему я всегда хотела открыть окно, папа?
Игнорируя его слова, в моем детском сознании трепетала мысль «только один раз», и я, прижав ладони к стеклу, разблокировала замок и открыла окно. Замок на окне всегда был сломан с тех пор, как мы сюда переехали. Папа обещал починить его, но все никак не удосуживался сделать это.
Апрельский воздух коснулся моих щек, когда я высунулась наружу, вытянув руку — я хотела ощутить на ней тепло весны.
Я стояла на стуле вблизи открытого окна, все время поглядывая на часы, висящие в моей спальне, боясь, что моя няня оторвется от телевизора, чтобы проверить меня, а потом рассказать все моему отцу.
Встав на подоконник, я стала тянуться к гнезду, мои пальцы были так близко к нему… еще немного… почти получилось… есть!
Я до сих пор помню ту радость, которую испытала, дотянувшись до ветки с гнездом.
А затем я поскользнулась… я начала размахивать руками, пытаясь восстановить равновесие, но было уже поздно. Я схватилась за выступ подоконника, чтобы удержаться, но мое тело было слишком тяжелым для меня, и мои руки соскользнули. Я до сих пор помню глухой удар моей спины о землю, и то, как весь воздух вышибло из моих легких. Я никогда прежде не испытывала такой боли. Мне хотелось плакать, но я не могла. Все, что я могла делать — это лежать, задыхаясь, пытаясь двигаться, в то время как все болело. Сильнее всего болело колено. Я попыталась согнуть ногу и закричала от жара, распространяющегося от него по всему телу.
«Боже мой!» — Было первым, что я услышала среди множества криков и проклятий. Когда моя няня упала на колени рядом со мной, ее обычная ухмылка превратилась в гримасу ужаса. Я поняла, что дело плохо, просто по тому, как она смотрела на меня. Она никогда не смотрела на меня до этого момента.
— Малышка нуждается во мне, мне удалось выйти так быстро, как только это было возможно. Я должна помочь ей, пока не стало слишком поздно!
— Ты ничем не можешь ей помочь! Успокойся!
Ладонь ударила по ее ярко накрашенным розовым губам, и я услышала другой истерический припадок рядом со мной.