Вместо любви
Шрифт:
Вот так вот вам. Получите в ответ с улыбкой. Обмануть хотели прекраснодушием своим ложным? Думали поддержать бедную женщину? Вот и получите теперь. И вообще, сколько можно наступать на одни и те же грабли? Сколько уж раз так было? Начинаешь откровенно врать человеку из жалости, и тут же в тебя ответный камень неблагодарности летит. И так тебе и надо. Не можешь сказать правду – промолчи лучше. Не льсти попусту. А насчет предпенсионного возраста Машенька загнула, конечно. Могла бы для приличия всего лишь десяток лет приплюсовать. Для полного и равноценного баланса. Потому что как раз этот десяток лет все у нее при определении возраста и отнимают – при ее худобе да маленьком росточке… Или тоже врут, как она сейчас?
Инга хмыкнула, отдавшись
– Все, Машенька, мне бежать надо. Меня неделю не будет, так что ты держись тут. Наташке привет передавай. Ага?
– А куда ты? – дернулась к ней вместе со своим любопытством Маша.
– На кудыкину гору. Воровать помидоры. Пока, Машенька.
Инга отскочила от нее проворной змейкой и выскользнула за дверь, застучала дробно каблуками вниз по лестнице, словно боялась, что Машеньке непременно придет в голову броситься за нею вслед. Вдруг ей захочется уточнить местонахождение «кудыкиной горы» и детали процедуры воровства на ней помидоров? А что? С нее станется…
На двенадцатичасовой поезд Инга успела. Правда, плацкартного билета ей уже не досталось, пришлось разориться на дорогой, комфортабельный. Родион завел ее в купе, присел рядом. Переглянулись молча, улыбнулись друг другу глазами.
– Ну все, Родька, иди… Спасибо тебе. И за сиделку, и что проводил… Аньку не забудешь встретить?
– Да не забуду, не волнуйся. И Ирку тоже проконтролирую, как она там с мамашей твоей управляется. И ты тоже времени зря не теряй – выспись получше. Вон круги какие под глазами… Заваливайся на полку и спи. Она у тебя верхняя, кстати…
В дверях купе возникла запыхавшаяся молодка, вся увешанная котомками, протиснулась в узкую дверь, плюхнулась на соседнюю полку. Вслед за ней заглянула еще одна женщина, возраста совершенно почтенного, потом еще одна…
– Ну все, Родь, иди. Видишь, людям устраиваться надо, – снова погнала его на выход Инга. – Ага. Пошел. Ну, пока. Я встречу тебя через неделю.
– Пока…
Разобравшись с новым знакомством, с вещами, с постельным бельем и прочей дорожной тесной суетой, Инга вскарабкалась ловко на свою верхнюю полку, улеглась, прикрыла глаза. Ощущать себя в полной бездеятельности было непривычно и странно. Тело тоже не верило неожиданной праздности, ни в какую не желало расслабляться и отдаваться ленивой дремоте. И мысли в голове все крутились тревожные, одна противнее другой…
Во-первых, совсем не хотелось встречаться с Надей. Как говорится, чуяла кошка, чье мясо съела. Не будешь же объяснять ей, что она того мяса и не хотела вовсе, просто получилось так…
бесстыдно-бессовестно. Она потом часто себя спрашивала – почему? Что с ней случилось тогда такое непонятное, почему вдруг пожалела Вадима, почему не погнала от себя категорически? И вывод со временем сделала совершенно абсурдный – они оба нужны были друг другу в тот момент. Она и Вадим. Именно в тот момент, в тот маленький отрезок времени, когда все сходится в одну точку-вспышку, чтоб душу ожечь грехом, чтоб взросло потом на этом месте новое, на которое можно ногой опереться и начать жить дальше. У него было много любви, у нее – много отчаяния. Все смешалось вместе, произошла реакция, вспыхнуло, сгорело…
Конечно, очень все это мерзко со стороны выглядит, но только после той греховной ночи она будто в себя пришла. Закрыла за Надиным мужем дверь, встряхнула головой… и жить начала. Новой трудной жизнью. Приняла ее в себя полностью и пошагала, как марафонец. А что делать? Надо жить, надо Аньку растить, надо справляться с трудностями по мере их поступления. И спасибо Вадиму, конечно. Странному большому Вадиму, чужому мужу. И не просто чужому, а мужу родной сестры, что само по себе еще преступнее. Жаль, Надя никогда ее не поймет. И не простит. И права наверняка будет. Хотя доведись такое ей самой испытать – и поняла бы, и простила…
Во-вторых, она боялась встречи
И в-третьих – она боялась воспоминаний. Хотя, наверное, и звучит для ее тридцати лет слишком уж пафосно – воспоминания. Но что делать – эти самые воспоминания накидывались на нее сразу, как только она сходила с поезда, приезжая в родной городок. И мучили, и грызли сердце до крови, и сжимали обидой душу. Самые несчастные в мире женщины – однолюбки. Никакой у них, у бедных, альтернативы нет, и счастья особо тоже нет. Несут всю жизнь в себе любовь одну разъединственную, и маются с ней, и лелеют в душе один и тот же образ, очень часто любви этой и не достойный. Как правило, недостойный. По закону человеческой подлости. Но лучше об этом сейчас не думать. Чего себя мучить заранее? Лучше спать, спать, спать… Прав Родька, нельзя терять времени зря. Раз выпала такая редкая возможность – надо от души выспаться. Когда еще придется…
Однако никак ей не засыпалось. Лез в уши монотонный голос той самой молодки, которая ворвалась в купе со своими многочисленными сумками. Раей зовут. Слишком уж общительной, слишком уж громкоголосой оказалась эта Рая, черт бы ее побрал. Устроилась на нижней полке, выпила чаю стаканов восемь, как в том фильме, с малинишным вареньем, и ну давай душу свою открывать нараспашку, попутчицам исповедоваться… Хочешь не хочешь, а прислушаешься и вникнешь в Раину проблему…
– Ну и вот… Он когда выпьет, братец-то мой, так сразу и разум теряет, будто отшибает его совсем напрочь. И не человек уже становится, а настоящая буйная зараза. А тут еще девушку свою приревновал к другому… Нам бы с матерью его дома удержать, а мы рукой махнули. Думали – обойдется. Ну, может, подерется с тем парнем, думали, который девушку у него увел, получит под ребра кулаками, да и остынет. Тот, который соперник его, тоже парень здоровый, просто так под кулак не полезет. А оно видите, чего вышло… И как это мы не заметили, когда он нож этот с кухни хватанул? Пошел и убил человека…
– Эк у тебя все просто, Раечка! – тихо и с укоризной произнесла ее соседка, пожилая седая женщина. – Сами себя, выходит, теперь обвиняете. А он, значит, ваш брат, будто и ни в чем не виноватый. Он убил, ему и отвечать!
– Так я и не спорю, что вы. Конечно, ему отвечать. За то ему и сроку восемь лет назначили, в колонии строгого режима. Еду вот к нему на свидание, продуктов всяких везу. А мама не смогла, обезножела совсем от горя. Да и не хочет она. Когда получили мы разрешение на свидание, не поеду, сказала, и все тут. И так, говорит, позору из-за него в поселке натерпелась. Каждый пальцем тычет – вырастила убийцу…
– Отказалась, значит, от сына?
– Ну да… Отказалась, выходит.
– А ты?
– А я что? Я нет, я не отказалась. Он мне брат все-таки! Какой-никакой, а брат, родная кровиночка. У меня и муж против был, чтоб я к нему ехала, и свекровь тоже… А только я им наперекор пошла.
– Любишь, значит, брата?
– Да я не знаю, люблю, не люблю… А только страшно мне. На мамку смотрю, и страшно. Она ведь тоже сына любила. А вот совершил он такое, и разлюбила, получается. Так ведь не должно быть, правда? Любовь, она же свое законное место в каждой душе занимать должна! Тем более к своей родной кровиночке. На то она кровиночка и есть, чтобы ее за все прощать. А иначе зачем тогда вообще родниться? Надо, чтоб любовь к родному человеку всегда в душе жила и никуда не девалась. Чего бы он ни совершил в своей жизни ужасного. Потому что прогонишь ее оттуда – и свято место пустым не окажется. Черная злоба – она свое дело знает, быстро на то место придет. И обида. И сожрет ее, душу-то. Боюсь я. Потому и еду…