Вне времени
Шрифт:
– Любить друг друга.
Дора вновь промолчала. Лишь через несколько минут словно останавливавшегося в этой комнате времени она подняла к Марку взгляд и подарила ему кроткую, спокойную улыбку. После уже сама примкнула к его груди и коснулась его кожи губами.
Её маленькие, робкие желания, редко высказываемые вслух, были жизнью Марка и его стремлениями. Он дышал тем, что пытался уловить эти тихие грёзы во взгляде своей возлюбленной. Учился читать по её глазам так, как она уже умела – по его собственным. Поэтому когда они попали сюда, первое время оба представляли собой сверхчувствительное, лёгкое дуновение эмоции, подхватываемое каждым из них. В первую очередь внимателен был Марк. Дора долго оправлялась после произошедшего с ней, её долгое время не выпускали из больничного крыла. Марк сам ухаживал за ней, зачастую не подпуская к ней медиков. Он носил её на руках, мужался, терпя тяжёлую смену биоритма, при этом не смея сомкнуть глаз даже тогда, когда Доротея находилась в состоянии сна. Из-за введённого ей препарата она первое время много спала, принимая это спасавшее её жизнь лекарство. Но едва приходя в себя – она уже осознанно держала за руку Марка, говорила с ним, смотрела на него. Марк стоически выдержал этот период, не отходя от Доротеи ни на шаг, и уже тогда по академии поползли слухи о больной, самоотверженной преданности этого молодого человека. Но лишь немногие улавливали в этом отношении нечто большее, чем семейное родство. На какое-то время всё в госпитале, казалось, смешалось и сошлось, сконцентрировавшись вокруг этой пары. Закипела работа. Но Марк не вникал в её суть: Доре приносили лекарства, ему самому что-то вкалывали, беря у него кровь – и он не сопротивлялся.
Тяжёлые моменты жестокого сопротивления случались лишь тогда, когда требовалось взять кровь Доротеи. Марк рвал и метал, но останавливался, раздавленный осознанием безвыходной необходимости, а иногда – успокоенный кроткой улыбкой очнувшейся, не противившейся процедуре Доры. И он по сей день помнил эту оставившую в его душе неприятный осадок картину: бледное тело Доры, сливавшееся с простынёй больничной койки, тонкая, прозрачная рука, от которой шёл этот тёмный проводок, и эта успокаивавшая его, Марка, снисходительная улыбка. И он прекрасно слышал голос девушки в те моменты. «Ты прекрасно понимаешь, что так правильно. Что я подвела тебя. Что я не такая сильная, какой должна быть твоя жена. Но я поправлюсь. Только не переживай за меня»
Когда лекарства стали делать своё дело, и Дора пошла на поправку, девушка начала постепенно выходить на Солнце. Её первая встреча с ним прошла в забвении, ведь её почти сразу увели обратно. Её успел ослепить этот свет, оглушить это величие мощи свечения и тепла, которое заполоняло собой всё пространство. Нет, Луна не могла сравниться с ЭТИМ. Луна дарила покой и мягкую перину ночи. Солнце… оно оживляло. Оно заставляло улыбаться. Оно вселяло желание жить и дышать. Оно упрямо проникало в самые отдалённые уголки мира, создавая причудливые тени, вечно преследующие своих материальных хозяев. Дора могла долго играть с тенями от разных предметов, поскольку сама она тень не отбрасывала. Иногда, вспоминая об этом, она надолго замолкала, смотря себе под ноги, чувствуя, как бьёт ей в спину солнечный свет. Тогда Марку приходилось осторожно, ненавязчиво забирать у девушки веточки или другие предметы, из теней которых он собирала разные очертания, а после – уводить её домой, при этом не смея вторгнуться в её внутренний монолог.
Однако единожды пострадав от Солнца – Дора, при всей своей любви к нему, немного испугалась при втором выходе на улицу. Тогда она ещё была слаба и почти не могла ходить, но настояла на прогулке. Марк, одев её в её словно кукольное платье – нёс её на руках. Девушка прижалась к нему, как испуганный зверёк, долго боясь открыть глаза, опасаясь, что солнечный луч неприятно резанёт по её чувствительной роговице. Но присутствие Марка, который – она знала это наверняка – не причинит ей вреда, её успокаивало, и она отдавалась стечению обстоятельств, вверяя себя своему возлюбленному. Когда девушка начала ходить, Марк всё равно поддерживал её, не давая упасть. Все эти испытания оба переживали молча, видимо спокойно. У Доры никогда не было припадков, никогда не было истерик, она почти никогда не плакала. Марк же лишь в крайнем случае повышал голос, но никогда – на Дору. И здесь, в академии, как и в их поместье, он стал её стеной. Стал прозрачной сферой, в которой жила девушка. Защищённая от жестокого внешнего мира.
Как им казалось.
* * *
– Халат верни потом.
– Ладно-ладно, не забуду.
– Все так говорят, а половина из вас всё равно утаскивает его к себе в комнату.
– Коул, не ворчи на него, у парня золотая голова. Естественно, что он немного рассеян.
– Берта, ты ещё пару дней назад жаловалась, что халатов не хватает…
Лэнс с вздохом и некоторой усмешкой закрыл дверь, не став вслушиваться в очередные склоки своих научных руководителей. Он провёл ладонью по волосам, пригладив их, после надел очки, по привычке подняв их чуть выше горбинки на носу. Ему казалось, что так они держатся лучше. Он пересмотрел, все ли бумаги взял, и направился к лаборатории. В это время там никого не было, рабочий день закончился, а студенты-практиканты сбегали ещё раньше, за что их неоднократно ругал Гантер. Впрочем, этого фанатичного тихоню мало, кто слушал. Куда больше страха нагнетал своей тушей Коул и своей стервозной, строгой натурой – Берта. Лэнс, как ему казалось, успел выучить все их повадки и знал, что и от кого можно ожидать. Гантер проклянёт его, если он допустит ошибку в расчёте химических уравнений, Коул взбесится, если юноша опоздает или нагрубит ему, а Берта затаит зло, припоминая ему до конца дней, если он вдруг покажет в чём-то свою слабость или некомпетентность. Впрочем, для женщины эти понятия были близки. Малейшее проявление слабости она называла непростительным непрофессионализмом. И список таких «слабостей» был длинным.
Юноша закрыл дверь лаборатории, пройдя к выделенному ему на период исследований столу и разложив на нём бумаги. Он достал свою тетрадь, несколько карандашей и точилку. Кончики карандашей всегда были обкусаны, у юноши была эта чудовищная привычка, из-за чего от его губ зачастую пахло грифелем. Лэнс вздохнул и достал из всегда запертого ящика стола более толстую папку в чёрной обложке. Он какое-то время смотрел на неё, не в силах отвести взгляд от белой надписи, гласившей: «Проект Alter ego». Однако едва юноша коснулся обложки, чтобы открыть папку, дверь распахнулась. Лэнс вздрогнул и быстро накрыл проект другими бумагами, обернувшись.
– Ой, прости, я не думал, что тут ещё кто-то есть!
– Ничего-ничего, Жюль. Напугал только, – Лэнс утёр лоб, наиграно улыбнувшись. Жюль улыбнулся ему в ответ. Это был второкурсник, довольно щуплый на вид, но жизнерадостный и для вампира – слишком доброжелательный. Он не был чистокровным, о чём свидетельствовало и то, что его лицо было покрыто «конопушками», как он сам их называл. Веснушки, казалось, шевелились, когда он морщил нос. Молоденький юноша стянул с себя халат, в котором утопал, и прошёл к соседнему с Лэнсу столу, временно – своему.
– Опять забыл халат вернуть. Я думал, Коул сейчас меня убьёт, когда увидел, что я в халате выхожу на улицу. Так что пришлось вернуться.
– Да, он сегодня не в духе…
– А ты чего так поздно?
– Да дела, забыл кое-что закончить, а дома будут мешать соседи. Здесь хотя бы никого не бывает.
– А, так я тебе помешал, извини.
– Да всё нормально, правда. Когда у тебя заканчивается практика?
– Она только началась, говорят, здесь развивается какой-то масштабный проект, некоторых из нас хотят к нему подключить.
– Но ты ведь не входишь в рабочую группу? – словно побледнев, спросил Лэнс.
– Не уверен, Коул сказал, что я слишком рассеянный, но Берта только «за», чтобы привлечь как можно больше второкурсников.
– Откажись.
– Что? Почему?
– Не надо. Глупость, – Лэнс быстро взял себя в руки и улыбнулся. – Заставят резать змей и прибираться в лабораториях после рабочего дня, вот и весь проект. Не думаю, что вам доверят что-то серьёзное, а такой ерундой заниматься неинтересно.
– Да, наверное… Я подумаю. Просто хочется завоевать расположение Берты, она сейчас столько ведёт у нас.
– Понимаю. Ладно, беги домой, пока Коул не запряг тебя внеурочной работой.
– Ох, да, он может… Пока, Лэнс, до завтра!
– До завтра, Жюль.
Дверь закрылась, лаборатория вновь погрузилась в тишину. Лэнс утёр лоб, отдышался и, всё же, открыл папку. В ней были не только документы с какими-то арифметическими сводками – в папку были вложены листы, испещрённые написанными от руки химическими формулами, уравнениями и короткими заметками на полях. Они чередовались со старыми рукописями и их переснятыми копиями, на них были изображения рун, символы и иероглифы, вписанные в геометрические фигуры. Лэнс поправил очки, заткнул уши, обхватив их руками, и начал бегать глазами по своим же записям, которые иногда перекрывали чужие.