Вне времени
Шрифт:
– Но я – существую?
– Никто не может сказать. Может, ты ещё не родился. У тебя своё время. А у Хальмер-Ю… его больше нет.
– Но почему?
– Мы существуем потому, что мы верим в это. Мы верим слову. А ты его нарушил. Ты прервал связь.
– Какую связь?
– Связь, на которой держится всё. Все миры. Связь, которая вне времени.
– Я хожу, живу, дышу, никого не обижаю, всем желаю добра, тебя спас, между прочим… Всё, чего я хотел: вернуться к своим близким, быть с ними, а не здесь! За что вы убили моего отца?!
– Успокойся, Джеликтукон. Прошу тебя. Повторяю: никто твоего отца не трогал. Ты нарушил слово, и оно не случилось. Нет слова – нет мира. Нет
Джеликтукон отвернулся. Рыдания, подступившие к горлу, душили его. Но он не хотел показывать этому маленькому существу своего состояния. Он пошел от него прямо. Куда глаза глядят. А глаза не глядели никуда. Они были полны слёз…
Шаг 21
И все-таки он обернулся. Там, вдали, на бугорке, где прежде оставался Хэхэ, больше не было никого, лишь пламенел одинокий розовый куст. Джеликтукон выплеснул из стакана остатки воды. И на всем протяжении между ним и кустом появилось широкое чистое озеро. Из песка проросла трава, по берегам зашуршали камыши, а над самой поверхностью воды залетали голубоватые и зеленоватые стрекозы. Озером Хэхэ-Сихиртя называют теперь это место. Когда-то это были Шестые пески.
А Джеликтукон поднялся над землей и исчез в глубине неба. Но из неба он тоже удалился. Не захотел видеть ни его, ни солнца, ни звёзд. И их не стало для него. Вечная мгла без тьмы и света. Прошел миг или несколько триллионов лет – здесь этому не было никакой разницы. Нет разницы тому, что не существует.
В этом мире можно искать и не найти. Можно найти, но так и не узнать, что нашел. Можно только представить себе себя, но так и не понять – ты ли это. Но если щемит сердце, значит, что-то всё-таки есть? А о чем оно щемит? Даже там, где кроме забытья нет ничего? В сердце звучит мелодия. Не фортепиано. Не скрипка. Не саксофон. Просто мелодия. Сама по себе. Её не слышно, но от неё становится светлей, и печаль начинает обретать очертания. Еле уловимые штрихи среди мглы, не имеющей ни времени, ни формы. Чьи это штрихи? Чья боль? Чьё ожидание – не даёт, не позволяет разуму без остатка раствориться в небытии неведения и бесчувствия? Неужели что-то ещё осталось, над чем нет власти ни у чего, даже у этой мглы?..
И он вспомнил… и он увидел, как появляются тени из ниоткуда, как нечто брезжит во мгле. И рождается слово, трепещущее на губах. Ещё несказанное, но уже живое, уже готовое родиться. Это имя. Оно так знакомо, хотя нигде и никем не произнесено. Оно есть. Оно просится произнести его.
Джеликтукон замирает на вздохе. И произносит.
И рождается свет. Яркий, как рождение Вселенной. Бессмертный. Святой…
– А что было, когда ничего ещё не было?
– Как это «ничего», сынок?
– А, так вот. Когда я ещё не родился, ты ещё не родился, и никто ещё не родился?
– Совсем никто?
– Ага!
– Понятно, тогда земля была пустая, горы на ней, моря-океаны, реки большие и малые, трава, леса и луга, звери и птицы, ой прости… Их ещё нет, но они скоро уже будут.
– Нет, нет, нет! Так не считается! Если нет никого, значит, никого нет: ни зверей, ни птиц, ни травы, ни леса!
– Ладно. Остаются горы, вулканы, реки, моря, пустыни…
– А они что: всегда были? А вот когда их не было, то что было, а?
– Ой, какой ты дотошный! Ладно. Когда-то ничего этого не было. И земли тоже. Только бескрайнее темное небо и звёздочки на нём, и солнце в огромном газовом облаке пыли…
– Точно?
– Не знаю, умные ученые люди так говорят.
– Раньше они тоже так говорили?
– Нет, раньше по-другому.
– А вдруг они и потом опять по-другому скажут?
– Всё может быть. Может, в шахматы поиграем, раз уж ты такой рассудительный?
– Ага, ты что думаешь: я маленький, да?
– Почему? В шахматы и взрослые играют.
– Я не про то!
– А про что?
– Как про что? Ну, ты же не ответил на вопрос! Ну, пожалуйста! Скажи: что было, когда ещё ничего не было?
– Чего «ничего»?
– Ну, совсем ничего: ни звёзд, ни неба, ни солнца!
……………………
– И что ты молчишь? Не знаешь? Ответь же мне!
– Я тебя люблю.
– Ну, вот опять. Я же серьёзно спрашиваю!
– Я тебя люблю, сынок.
– А что было?
– Это и было, сынок. Всегда. Даже когда не было ничего…
Шаг 22
Дзелинде казалось, что её время от времени кто-то зовёт. С тех пор, как тайна рождения людей Ариведерчи стала ей известна, она потеряла всякий интерес к жизни в этом селении. Теперь она знала, что однажды, в первой трети девятнадцатого века в городе Санкт-Петербурге встретились и сдружились двое молодых и исключительно талантливых ученых: Антон Макарович Пржевальский и Григорий Потапович Настарбинский. Успехи сих господ на медицинском поприще снискали такую славу в благородном обществе, что они не были обойдены вниманием и самого государя Александра Павловича, удостоившего их собственной аудиенцией! Не раз встречались они и с государственным секретарем Михаилом Михайловичем Сперанским, о коем, впрочем, известно и как о влиятельном масоне, водившем близкую дружбу с руководителем Петербургской ложи иллюминатов профессором Фесслером, с главой масонов князем Куракиным и с Лопухиным. Однако, вскоре проявили Антон Макарович и Григорий Потапович лучшие свои качества в тяжких испытаниях 1812 года, когда, не щадя живота своего, спасали в походных условиях жизни ратников, пострадавших на защите Отечества. Побывали и под Лейпцигом и в Париже.
Наступил мир. Пользуясь оказией, молодые люди решили совершить вояж по некоторым европейским странам, в том числе побывали они и в Италии, в частности в Папской области, имевшей к тому времени тысячелетнюю историю. Оба молодых человека, будучи в Риме, не могли позволить себе не посетить знаменитейшую Сикстинскую капеллу, возведенную папой Сикстом IV в 1473 году и украшенную гениальными фресками Микеланджело Буонаротти. Великий мастер выполнил работы в немыслимо короткие сроки и практически в одиночку, решив тем самым сложнейшую задачу, поставленную перед ним папой Юлием II.
И вот они в сопровождении руководителя хора Сикстинской капеллы монсиньора Винченцо входят в здание… Впрочем, к чему такие экскурсы в прошлое? Вот она, Дзелинда: сидит на невысоком речном бережке, болтает босыми ногами в прохладной воде и следит себе за деловитым полетом зеленовато-голубовато-розоватых стрекоз. Разбаловались. Последний теплый, даже жарковатый денек. При чем тут Буонаротти?
Едва переступив порог Сикстинской капеллы, лучшего из творений архитектора Понтелли, Пржевальский и Настарбинский почтительно замерли. Их взоры невольно устремились к потолку. На фресках Микеланджело были изображены различные библейские истории, начиная от сцен сотворения мира. Обоих зрителей почему-то одновременно привлекла начальная сцена цикла сотворения мира - «Отделение света от тьмы». Стремительная, колоссальная фигура Демиурга! Рождение Солнца. Рождение одухотворенного Мироздания! Перст указующий. Чувствовалось, что картина – нечто живое, созданное и создаваемое на одном дыхании, как это и было в действительности. Мастер написал её в один день! Пржевальский помнил, как от волнения у него начала кружиться голова, и он непроизвольно ухватился за плечо Григория Потаповича.