Вне времени
Шрифт:
Но была у парня младшая сестра. Любопытная такая. Глазастая. Углядела она в дверную щелочку, что у брата какая-то новая игрушка появилась. Дождалась, когда он куда-то вышел из комнаты, и шасть к нему! Вынула шарик из коробки и побежала подружкам показывать, хвастаться.
Не тут-то было! Только входная дверь хлопнула, как парнишка наш - сразу в комнату, а там коробка раскрытая. Ах, ты! Помчался сестру догонять. Догнал во дворе уже, кричит:
– Ну-ка, верни обратно мой шарик! Отдай, говорю!
– Не дам! Жадина-говядина! Я тоже хочу играть!
Сцепились они. Девчонка в слёзы.
– Мама! Папаааа! А-аааа!
Испугался мальчонка, толкнул сестру. Та упала, шарик об асфальт ударился. И… и… и… Разбился! Ай!
Затряслась земля под ногами. Закачалось небо над головами. Что сейчас будет?! Как теперь жить? Прощайте все!..
Поднял мальчик сестренку, обхватил руками, зажмурился от страха-ужаса… Ждёт…
Долго глаз не открывал. Сестра хнычет, но не вырывается, тоже испугалась крепко. А вокруг вроде никто и не заметил ничего. Как так? А так: не у них же что-то упало. Раскрыли брат с сестрой глаза, смотрят под ноги. Нет шарика. Зато вся земля для них прозрачной сделалась, хрустальной, видимой до самой серединочки. И даже дальше – звёздное небо видно стало: то, которое на противоположном конце земли, внизу, под ногами.
Видно, как пылает огненное сердце земли, как оно шевелится, будто дышит. Постояли дети, постояли, и домой тихонечко пошли. Осторожно так, чтобы ножками земле больно не сделать. И другим детям и родителям своим всё-всё рассказали. Дети другие посмеялись, подразнились и разбежались в игры играть. Никто не поверил кроме мамы с папой. Мама приласкала вечером ребятишек, поцеловала в маковки, и сказала обоим:
– Умнички вы наши! Всё правильно. Землю беречь надо. Ложитесь спать, а мы с папой постережем, чтоб до утра никто её нечаянно не обидел.
Профессор улыбнулся каким-то уже своим детским воспоминаниям и подошел к указателю. Прошелся ладонью по шершавой поверхности букв. Куда идти? Если нет никакой разницы куда… И он пошел по направлению, на которое намекал указатель.
Пески всё не кончались, а силы у Хальмер-Ю безграничными не были. Через несколько тысяч шагов он захотел пить, и есть тоже. Впереди, за гребнем дюн, показалась какая-то постройка.
Несколько ржавых столбов придерживали шевелящуюся на ветру легкую камышовую крышу. Под крышей в центре находился абсолютно круглый фарфоровый умывальник с водяным фонтанчиком посредине. На Земле в середине ХХ века такие фонтанчики с живой водой были довольно популярны. Изжаждавшийся профессор обхватил умывальник, наклонился и начал пить воду.
Хальмер-Ю не успел вдоволь напиться воды, как внезапная мысль отвлекла его. Ведь что такое вода? Что она делает? Она течет. И время течет. Это известно. Кроме того, она нужна человеку, и всему живому нужна. Если в человеке заканчивается вода, то и время жизни тоже кончается. Значит, человек пьет не просто воду, нет, он пьет время в виде воды. И ест время в виде еды. И дышит временем в виде воздуха. Если их не будет, то его время очень быстро закончится.
Он обернулся. Две старые, заляпанные краской облупленные табуретки. Одна пустая. Для сиденья. На другой – ложка и миска с вареными стручками фасоли. Ну, что ж, жить можно.
Хальмер-Ю сел и приступил к принятию пищи. Заиграла гитара. Юный голос неизвестно откуда, то приглушаемый ветром, то усиливающийся вновь, запел.
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише...
когда умру!
«Лорка» - подумал профессор и отложил ложку. Гул моря был слышен и здесь. Такое впечатление, что Хальмер-Ю до сих пор шел по какой-то песчаной косе, омываемой то голубыми, то серо-стальными пенными узкими глыбами волн. Профессор встал, и попытался вглядеться вдаль. И голос вспыхнул опять. Задрожал, словно сорвался со струны, но тут же окреп…
Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы...
– Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
– Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
– Юноша с темной кровью,
что в ней шумит не смолкая?
– Это вода, сеньор мой,
вода морская.
– Мать, отчего твои слезы
льются соленой рекою?
– Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.
– Сердце, скажи мне, сердце,-
откуда горечь такая?
– Слишком горька, сеньор мой,
вода морская...
А море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.
Голоса гитары и человека исчезли так же внезапно, как появились. А, может, их и не было никогда? Может, это память проснулась? Только чья и о чем? Хальмер-Ю машинально дотронулся до столба и нащупал под ладонью какие-то выпуклости на металлической трубе. Похоже на буквы. Он достал носовой платок из кармана и начал стирать налет ржавчины. Под ней обнаружилась надпись, сделанная когда-то при помощи сварки: « Колхоз имени памяти прошлого». Более там не было начертано ничего. Ни даты. Ни имени.
Шаг 18
– Этот мир – не только наш. Он общий. Мироздание принадлежит всем. И оно – мыслящее. Это – главное его свойство. Запомни мои слова, дочка.
Пржевальский с Дзелиндой только что позавтракали и теперь завершали чаепитие, собираясь на прогулку по Ариведерчи. Антон Макарович в белоснежной романтической рубашке с широким открытым воротом выглядел впечатляюще. О дышащей юностью красоте Дзелинды красноречиво говорило не только ее платье, но и сияющие глаза.
Они шли по краю влажной после легкого дождя деревенской дороги в сторону центра села.
– Я давно хотел рассказать об одном удивительном явлении.
– Каком, папа?
– О пчелином улье.
– Зачем?
– Улей – интереснейшее живое существо. Улей обладает разумом, хотя про каждую отдельную пчелу я бы так не сказал. Каждая в отдельности – лишь часть общего. Причем, пчела вне улья существовать не может, ей нужно сообщество…
– Для чего ты мне всё это рассказываешь? Про какие-то ульи, каких-то пчёл непонятных… Мне всё это неинтересно, папа. Я не пчеловод. И вообще, куда ты меня ведёшь? Я устала от твоих загадок. Говори прямо.