Внуки красного атамана
Шрифт:
Конобеев крепко обнял Егора, взъерошил его чуб.
– Баской ты паря! Теплая душа.
Егор лежал в сухой траве, на взгорке, слева от базы, как -наказал старшина Конобеев, держа на мушке автомата выходную дверь конторы и окна. Он услышал, как звякнули разбитые бутылки, и увидел, как вспыхнули, один за другим, шесть раскаленно-белых огней, ярко высветивших бензовозы. И тут же гулко ухнул выстрел из противотанкового ружья, раздалась винтовочная стрельба - и словно бы лопнула, раздувшись, земля, и огромный столб пламени выбухнул из ее недр: взорвалась самая большая емкость с горючим, запылали бензовозы. Все осветилось вокруг. Заметались тени, горячим ветром ударило в лицо Егору. И вот в дверях и окнах конторы появились белые суетливые фигуры переполошенных гитлеровцев. Егор выпустил длинную очередь, затыкая пулями дверь и окна нижнего этажа. Потом стал стрелять короткими, прицельными очередями. Взрывались баки и цистерны. Клубящееся пламя, разматываясь и разбрызгиваясь, взметывалось под низкие тучи. Ветер рвал на куски алые полотнища, швырял их через взгорок, где лежал Егор, к Донцу. И вот здание конторы вздрогнуло, из окон брызнуло огнем и дымом, полетели рамы - это группа Конобеева швырнула гранаты с другой, темной стороны... Пора уходить!
Егор скатился с пригорка по отсыревшей траве; шел дождь, оказывается, а он и не заметил этого. Выбежав на берег реки, оглянулся. Быстрые удаляющиеся тени, чуть освещенные отблеском зарева, метнулись на берегу и пропали за кустами - это уходили бойцы Конобеевского отряда.
Что было сил бежал Егор по мелководью вдоль берега до устья балки, а потом, нырнув под навес невысоких деревьев и кустов, стал подниматься по неглубокому ручью, скачущему через каменистые пороги. Зарево пробивалось сквозь листву, освещая ему путь призрачно-красным колеблющимся светом. Где-то там, за бугром, у реки, стреляли из автоматов, резко кричали по-немецки, слышался лай собак. Наверху, во дворе Феклуши, взревели моторы автомашин. Лучи фар смахнули верхушки деревьев в саду и пропали. Автомашины на полном ходу помчались по переулку в сторону зарева.
Егор некоторое время сидел у открытого лаза подземного хода, дрожа от возбуждения и прислушиваясь к звукам извне. Продолжали стрелять где-то у реки и за бугром в степи. А зарево все ширилось, багрово-дымный шлейф ветром подвивало к тучам. Дождь все усиливался. Егор успокоился, ему захотелось спать. Он закрыл лаз, включил фонарик и, зайдя в подполье, разделся. Автомат положил в изголовье, пистолет под бок, замотался в теплое лоскутное одеяло и тотчас уснул.
Просыпался Егор несколько раз, таращил глаза в плотную темноту, не зная, не помня, где он находится, и снова засыпал. И вдруг вскинулся, схватился за автомат: над головой топали сапогами, разговаривали по-немецки. Что-то поволокли тяжелое из чулана, наверное ящики, царапая пол гвоздями. Тащили по коридору к черному ходу. Не зажигая фонарика, Егор выполз по ступенькам под самую ляду, приник к ней ухом. Вот вернулись двое, грохая подкованными сапогами. Послышался такой родной, певучий голос бабушки Феклуши:
– Уезжаете?
– Я, я! (Да, да!) - отозвался какой-то солдат. Егор обрадовался: "Ага, крысы, сматываетесь!" И сон окончательно покинул его.
Еще несколько ящиков выволокли гитлеровцы из чулана.
Пока они выметывались, решил Егор поесть и прочитать Санькины записки. Прихватив банку мясных консервов, вещмешок, где лежал хлеб, и Санькин дневник, он выбрался наружу под горячее полуденное солнце, процеженное листвой карагача, держи-дерева и ежевики. С жадностью съел банку тушенки и открыл тетрадь.
На внутренней стороне обложки было крупно написано:
"Ёрка, уважаемый братан, приветствую тебя! Знаю, если ты попадешь сюда, то обязательно заглянешь в тайник. Я парень рисковый, могу влипнуть в какое-нибудь смертельное дело, и никто не узнает, что со мной случилось и где могилка моя. Поэтому решил записать в этой тетради, как я прожил последние дни и почему оказался тут, в подполье...
Знаю, Ёрка, и тебе есть о чем рассказать, ты тоже от опасности не спрячешься под кровать, потому что мы с тобой - внуки красного атамана! Так напиши тоже в этой тетради, какие дела привели тебя сюда?
Со мной, братуха, такое было. Решили мы с Петькой, это мой давнишний кореш, через фронт к своим пробраться. Ну, добрались до Старозаветинской, солнце как раз садилось. И тут патруль из-за угла: "Хальт! Ком, ком. Документы ист?"
Нихт документов у нас. Да и откуда им быть?! Обшарили фрицы наши котомки, общупали нас и отвели в сарай на окраине станицы. А в сарае хлопцы, такие, как мы, женщины и мужчины, всего человек семьдесят. Услышали там такой разговор: немцы арестовывают людей без документов, грузят на баржи и отправляют куда-то на работы.
"Пропали мы!
– сказал Петька.
– Надо рвать когти".
А как рванешь? Сидим в сарае, голодные, жаждой замученные...
Утром погнали нас под охраной через Старозаветинскую к причалу. Потянулась наша колонна по дороге над балкой, за которой как раз жила бабушка Фекла... Шел я с Петькой с краю. Посмотрел я на дом Феклуши и как крикну: "Петька, за мной!" - и прыгнул с обрыва прямо в колючие кусты и на карачках побежал под ними... А наверху крики, выстрелы, и пули возле меня рикошетят - вжик! тьюв!.. Я качусь вниз, вниз - к ручью, потом пополз наверх. Подождал немного у белого камня, прислушался. Петьки не было, и никто за мной не гнался... Я Петьке не говорил про подземный ход, но показал, где живет бабушка Феклуша. Если он убежал благополучно, то придет к ней, думал я. Но вот уже прошло два дня с тех пор, а Петьки все нет...
Ободрался я сильно, исцарапался, есть, пить хотелось. В дом поднялся через чулан. Услышал громкий разговор. Выглянул из окна во двор - бабуля с соседкой, матерью Генки Рябошапки, разговаривает и рукой показывает в ту сторону, куда пошла колонна арестованных. Тут выхожу я тихонько на веранду и говорю: "Здравствуй, бабуля!"
Она посмотрела на меня и ахнула. Сразу догадалась, откуда я взялся оборванный же был. Удивилась она: как это я незаметно в дом проник. С подозрением меня расспрашивала. Знает она, видно, про подполье и подземный ход. Но я ничем не намекнул ей, что мне известно о них.
Лечила меня бабуля, одежду штопала. И уговаривала не рисковать, не пытаться перейти фронт, а дожидаться своих дома.
С Генкой Рябошапкой я встретился в тот же день, под вечер. Рассказал он мне про одного предателя Кузякина. Был он работником райсельпо, а теперь работал на немцев в комендатуре. Награбил он всякого добра из советских магазинов, набил чердак халупы, которая стоит у него в саду. Мы все разведали и на следующий день распотрошили чердак. Набрали и консервов, и папирос, и конфет, и всякого добра.
На всякий случай, я сделал себе постель в подполье из барахла, которое Феклуша держала в чулане. Вовремя успел. Утром па следующий день во двор Феклуши на легковых автомашинах заехали два немецких офицера и тот самый Кузякин. Я спрятался в саду. Они осмотрели бабулин дом и сказали, что здесь будут жить два гитлеровских офицера и денщики.
Когда они уехали, я стал прощаться с Феклушей: "Ну, все, бабулечка, я возвращаюсь домой".
Она поплакала, благословила меня, чтоб я благополучно добрался домой. Я вышел, дал кругаля и вернулся в подполье через балку. Жил тут еще три дня, писал дневник у выхода при солнечном свете. В чулане фрицы сделали какой-то склад, придавили ляду чем-то тяжелым.