Внуки красного атамана
Шрифт:
Чепура послушно остановился рядом с Егором, взмыкнул басовито, дохнул на него горячим паром, отдающим тыквой... От его мощного тела, скрытого туманом, шел буйный ток.
Глаза Феди остановились на Егоре, взгляд стал напряженным, и тому показалось, что они потеряли очертания, словно цветы цикория, глядящие на горячее солнце.
– Да ты ли это, Егорий?
– ласково говорил Федя, не отводя от него открытого пронзительного взгляда.
– Гляди-ка, ты весь совсем другой!.. Взрослый уже... Ох ты, Егор Алексеевич, а что у тебя в глазах?! Смотреть боюсь. Сказать боюсь, что там вижу... Опасный ты стал. Похож ты на своего отца - Алешу, как вспомню о нем, так плакать хочется, но глаза
Жуть пробрала Егора, чем-то колдовским повеяло на него... Встрепенулся мысль об отце привела в себя:
– Федя, ты сказал, что когда отца моего вспоминаешь, тебе плакать хочется... Почему? Разве нет его? Ты его не видишь и не слышишь?
Федя резко закачал головой, волосы разметались, закрывая лицо, и глаза его стали иными: рассеянными, туманными,
– Он для меня везде есть: и тут и там!.. Ты - тут, он - там.
– Подняв голову к небу, закрестился.
– Пошли, Чепура, пошли!.. А ты, Егорий, бей рыжих тараканов...
Поплыл Чепура по сверкающим золотистым волнам тумана вниз, за ним, покачивая головами, последовали степенные коровы; дальше уплывая, они утонули в бело-розовой пене, и там, невидимый в тумане, Федя проиграл "атаку" - задние коровы заторопились и побежали на звук трубы. И тут же со двора крайнего куреня раздались пронзительный свист и крик:
– Ку-у-да-а?! Ты куда полезла каналья?!
И Егор, еще не освободившийся от чар такой редкостной картины природы и встречи с блажным Федей, вскинулся, потрясенный воспоминанием. Подобное утро однажды было! Только тогда рядом находился отец...
Ему было лет десять. Отец в отпуск приехал, и они не раз вместе на рыбалку отправлялись. В тот день, помнится, удалась рыбалка. Они потрясли вентеря, которые поставили с вечера на ерике... Живет в памяти то утро, не забывается.
Отец, сильный, коренастый, смешно двигая усами в такт гребкам, умело, тихо макал весла в спокойную воду и ласково пинал босыми ногами крупных сазанов, которые вскидывались на дне лодки. Речка была чистая, розовая от чуть поднявшегося солнца, а станица туманом, будто ватным одеялом, прикрыта. В тишине, негромко поскрипывая отсыревшими уключинами, плыла их лодка вдоль станицы, правя к выгону. Когда она ткнулась в берег, Егор выскочил из нее, накинул цепь на пень. Собрав рыбу в мешок и в сумку, они стали подниматься наверх по извилистой тропинке. В сплошном тумане, пахнущем кизячным дымом, только под ногами и было видно куда ступать. Отец оглядывался, весело спрашивал: "Ты здесь, сынок, не потерялся?" Потом они вышли на просторный, утоптанный скотом выгон. Отец вдруг засмеялся, поставил мешок с рыбой на землю и взял его на руки. Егор тогда вскрикнул от удивления: он словно бы вынырнул из молока на солнце. Они остановились как раз около Витютиного куреня, затопленного таким же легким молочным киселем. И тут на веранду куреня вышел сам Витютя, поддернул серые бумазейные подштаники и как свистнет, и как крикнет: "Ку-у-да-а?! Ты куда полезла, комолая?!."
Того и деда было: маленький, сухонький, как перезимовавший сверчок, а свистел и кричал - вся станица слышала. Тут Витютя увидел их, обрадовался, соскочил с веранды, увяз в тумане по глаза и, задрав голову, пошел пороть его узким горбатым носом.
– Дядя Виталий, никак не угомонишься ты: все свистишь и кричишь, как соловей-разбойник, станишников пугаешь!
– сказал отец.
– Душа просит свистеть и кричать по утрам!
– гордо ответил Витютя. Станишники послухают - поймут: ага, жив, мол, Витютя, черти его еще не взяли!.. Да и скотину пугаю, чтоб в огород не лезла.
– Тут он исчез из глаз споткнулся о мешок с рыбой, - вынырнул из тумана и уже таким сладким, заискивающим голоском затянул: - Хорошо-о ты порыбалил, Алеша! Подкинь рыбки на ушицу, а?.. А то у меня ревматизма сырости боится - не могу я рыбку ловить.
– А чего это я стану тебе подкидывать рыбки - родич ты мне какой, что ли?
– ответил отец, удерживая смех.
Он все еще продолжал держать Егора на руках над белыми волнами тумана.
Тут Витютя аж подпрыгнул от возмущения:
– Тетку твою родную держу - и не родич тебе?!
– А зачем ты ее держишь? Пусти! Ага, боишься, Удерет!
– И оба захохотали: то, видно, была их старая шутка.
Услышав голоса, на веранду вышла бабка Матрена, старшая сестра деда Мини, спросила хмуро:
– Чего спозаранку хохочете?
– Тетя Мотя, приходите к обеду с родичем Витютей, ухи поедим, жарехи, ну и пропустим по рюмочке-две, - сказал отец.
– Завтра отбываю. Закончился мой отпуск.
– Придем. Чего не прийти!.. Я-то пораньше приду, помогу Панёте стряпаться, - ответила она, сразу ожив, подобрев, и пошла в курень - нашла какое-то дело.
И Витютя повеселел в предвкушении сытного обеда и выпивки. Не удержавшись, свистнул еще раз, сложив как-то по-особенному свои широкие губы, но от крика удержался. И вот тут как раз к ним подплыл блажной Федя верхом на молодом тогда еще и резвом Чепуре. Он продудел что-то на подаренной ему Витютей кавалерийской трубе.
– Эх, Федя, не так!
– разочарованно сказал Витютя.
– Как я тебя учил? Дай-ка трубу, еще покажу!
Виновато улыбаясь, Федя подал ему трубу. Запрокинув голову, расставив кривые ноги в черевиках, Витютя мастерски. сыграл "атаку".
– Атака! Рассыпься лавой!
– закричал он.
– Вот так надо, Федяшка!
Коровы, задрав хвосты, вдруг сорвались с места и с мычаньем побежали по выгону вниз, к реке.
Федя взял трубу и, старательно надув щеки, удачно на. этот раз повторил "атаку". Чепура напряженно сопел, гребя и бросая передними ногами пыль себе под живот. Потом, взревев, он бросился вслед за коровами.
Отец и Витютя смеялись, как мальчишки. И он, Егор, все еще сидевший на руках отца поверх тумана, хохотал от всей души...
Когда то было! Чудесным образом все повторилось в это утро и лишь затем, чтобы помучить его: нет рядом отца, и нет той счастливой, со светлыми надеждами, жизни.
Хотел бы Егор, по примеру отца, спросить у Витюти, зачем он свистит и кричит по утрам - пугает станичников, да не повторить ему отцовской шутки: не то время, не тот Витютя... Но, гляди-ка, несмотря ни на что - не послаб дух старого чудака. Вот вырвался из лап фашистов и снова, хотя уже не так звучно, свистит и кричит - радует станичников, показывает: жив я! живы будем - не помрем!.. Вот каков он, его родич, железный, нержавеющий Витютя! Вот какие люди живут в родной станице!..
По-новому стал видеть он, иными глазами смотрит теперь на людей, слетела детская полуда с глаз, и душа прозрела: чувствовать, переживать стал по-другому. Прав был дед Миня!..
Но что же такое страшное увидел блажной Федя в его глазах, почему так испугался?.. Минины глаза, говорит, у него. Интересно!..
Снова слышит Егор знакомый свист и крик:
– Ёрка! Ты чего надолбой стоишь у моего двора и не заходишь проведать? Али я тебе не родич?
У Егора вдруг судорожно заходила грудь от внезапно нахлынувшей радости: словно сон чудесный, продолжало повторяться прекрасное утро, только главным действующим лицом в нем теперь был он сам. Едва сдерживая рвущиеся на волю приступы болезненного, горько-сладкого смеха, который мог бы легко перейти в плач, в слезы взахлеб, ответил: